Мэл- Карта в виде запаха жареных Чепух, а надо сказать, что Чепух есть не полагалось. Они считаются священными. Священными и разумными. Хотя удостовериться в их разуме никому пока не посчастливилось. Народ Страны свято верит в то, что у Чепух есть разум и он какой-то свой, собственный, очень отличающийся от общепринятого, а потому не считывается людьми. Конечно, Мэл — Карт знал о этих верованиях, знал и даже пару раз проводил открытую церемонию по задабриванию всемирного Духа Чепух, разрисовывая вместе с отобранными для этого случая детьми их панцири. Чепухи не возражали. Медленно поднимали свои морщинистые головы обозревая окружающих и медленно, словно в их реальности время текло сквозь вязкий кисель, с чувством полного удовлетворения и внутреннего достоинства, перемалывали беззубыми челюстями сочные молодые листья — подношения почитателей.

Народ ликовал, воодушевлялся. Особенно ему, этому народу, нравилось, что его незатейливые представления о жизни разделяет их Правитель. И Мэл- Карт действительно разделял. Разделял свою жизнь и себя на несколько частей. Эти части всегда были разными, впрочем, как и его принципы и верования. Как говорится, в зависимости от обстоятельств. А на этот раз, обстоятельства были такими — он нестерпимо, со всей возможной страстью, захотел отведать мяса жаренных Чепух. Или что-то в нем захотело. А чего хочет Правитель — того хочет Рок. Кажется, так говорят про людей, которые хотят чего-то несмотря ни на что, вопреки сложившемуся.

Сложившаяся вера в священность Чепух была древней и имела многовековой вес. В связи с этим пришлось уволить повара, помощника повара, семь служанок, парочку посудомоек и закупщика продуктов, так как они наотрез отказывалась принимать участие в приготовлении деликатеса. Готовкой занялся глухой и подслеповатый хранитель ключей подземелья, в которое прямиком и направились непокорные служители вкуса отбывать наказание за неповиновение, а главное — за сомнение в сильных решениях своего Правителя.

Запах жаренных Чепух вполз в ноздри Правителя, разжигая во всем теле зверский аппетит. Запах стал катализатором необратимых процессов.

— Вкус жизни! — вопил Демон, встраиваясь в кровь Мэл- Карта мельчайшими частицами. — Еды! Мяса! — буянил Демон, и из его пасти, вернее изо рта Мэл- Карта, капали на мраморный пол липкие, зеленые слюни. При соприкосновении с твердой поверхностью слюни шипели, взрывались фонтанами огненных искр, оставляя после себя обугленные отверстия. Стена из оцифрованных Шурунов вздымалась стальными холодными волнами, как море во время шторма. Окна дребезжали и лопались, словно яичные скорлупки. Стены, пол и все, что находилось в торжественном зале для награждений, буквально выворачивалось наизнанку. Реальность вело в разные стороны, как старого пьянчужку. Приплющивало, растягивало, а вместе с ней приплющивало и растягивало все вокруг.

Мощным порывом ветра обслуживающий персонал замка смело в огромный ком из человеческих тел.

В первую же минуту трансформации Демона ком, подпрыгивая и визжа, скатился по ступеням мраморной парадной лестницы и, унесся на улицу, так и не сумев распасться на отдельные фрагменты. Люди были словно связаны между собой, склеены намертво не только физически, но и мысленно. Тайное знание скрепляло их мертвой хваткой в огромный шар, который оставлял после себя стойкий навозный шлейф. Они знали, кто на самом деле их Правитель. Знали, что он тот «кто потерял свое лицо». Знали, что он носит чужие оболочки, созданные Великим Кутюрье. Знали многое такое, о чем безопаснее было молчать. И они молчали и катились, катились, катились. По инерции. Туда, откуда очень сложно будет выбраться.

— Мяса! — продолжал требовать Демон в теле Мэл- Карта, растопырив руки в стороны и задрав голову кверху, будто именно оттуда и должно было снизойти вожделенное блюдо. А вокруг застывшего в центре зала тела Правителя, с бешенной скоростью носилось то, что могло носиться и то, что носиться не могло: стулья, битое стекло, бумажки, фрукты, тумбы, доспехи, кинжалы, горшки и Крэгир. Его швыряло от стены к стене, как мяч для гандбола.

Первый Военный Советник и лучший Охотник за Мирами с ситуацией не справлялся, чего нельзя было сказать про Славика — Великого Кутюрье и не менее Великого Режиссера. За какое-то мгновение до трансформации Правителя у Славика нестерпимо зачесались руки, так сильно и безапелляционно, что ему ничего не оставалось делать, как сдаться этому требованию собственного тела и вырастить вместо рук… крючья, которыми он благополучно зацепился за лиану, бывшую минуту назад мраморной колонной. «Нет, я все-таки везунчик! — думал Славик, болтаясь на ветру вместе с лианной, обхватив ее всеми четырьмя конечностями. — Гениальное чутье меня и здесь не подвело. Как вовремя я превратился в нечто цепкое».

— Мяса-а-а! — дебоширил Демон, и кожа трескалась на теле Мэл- Карта, не вмещая в себя его яростную энергию.

Шлеп, бум, бац!

Рядом со Славиком, ударившись о стену, приземлилась коричневая, увесистая лепешка. Славик зажмурился. «Хорошо, что мимо», — успела проскочить мысль облегчения. Он приоткрыл один глаз и опознал в лепешке Крэгира. Вид у Охотника за Мирами был не ахти какой. Всегдашний бравый, уверенный образ слетел с него как листва с дуба-долголетия по осени. Осталась только кора. Скукоженное в ужасе лицо под кустистыми совиными бровями вращающиеся бусины глаз. Крэгир пытался удержать равновесие, нелепо растопырив руки-крылья, ноги его разъезжались в разные стороны, и все это сопровождалось звуками очень напоминающими куриное кудахтанье.

«То же мне, Охотник Ночи, Свирепый Филин. Посмотрел бы на себя сейчас, какой-то петух недощипанный», — подумал Славик и лучезарно улыбнулся Крэгиру, пролетая на лиане над его головой. Но вдруг Крэгир изловчился, и подпрыгнув, откуда только в нем такая прыгучесть образовалась, уцепился за спасительную лиану Славика. Под его весом лиана заскрипела и приземлилась, а вместе с ней на Крэгира приземлился и сам Великий Кутюрье. Крэгир застонал, а в Славике проскочили доселе неизвестные ему нотки сочувствия к Охотнику, но сразу же испарились, как только Крэгир начал орать дурным, не своим голосом, пытаясь перекричать бурю, вызванную Демоном.

— Ах ты пиявка никчемная! Звероящер безмозглый! Сделай что-нибудь, упырь ржавый! Иждивенец паршивый! — и все это было обращено к нему, Великому Кутюрье и Режиссеру, непревзойденному таланту. «Неуважительно как-то» — решил Славик. Самое обидное во всем этом было, конечно, «ржавый». Славик провел огромную работу и решил, что больше не будет скрывать свой природный образ за защитными оболочками, как умеет каждый Мимикрик, а будет вступать в эту жизнь как есть, без прикрас, в естественном обаянии, так сказать. А естество его было широколицее, веснушчатое, зеленоглазое в обрамлении рыжих спиралей,