— Mamma, — задохнулась я и закрыла рот рукой, отказываясь плакать, хотя глаза слезились. Я была взрослой, восемнадцатилетней женщиной, которая плакала и торопилась к матери за утешением. И мне не было стыдно за это.

— Пойдем, дорогая, — мягко сказала она и протянула мне руку.

Я вложила свою ладонь в ее и позволила увести меня по коридору, за угол, и следовала за ней, пока мы спускались по лестнице. Она привела меня в сад — место, где, как я знала, она находила свое уединение, где чувствовала себя в безопасности и свободной.

Я почувствовала навернувшиеся слезы, сидя на кованой скамейке и глядя на цветущие розы. Сады были тщательно ухожены, в основном рабочими, которые ежедневно приезжали сюда, и следили за ними, словно это была какая-то религия, но мою маму тоже можно было встретить здесь в свободное время.

— Mamma, — снова прошептала я ее имя и почувствовала ее руку, накрывшую мою, лежавшую на коленях. Сидя рядом с мамой, я снова почувствовала себя маленькой девочкой. Я чувствовала себя такой же беззащитной, как и она. — Он — Братва.

Мама знала это, но я повторила, как будто это что-то изменит, изменит мою судьбу.

Она промолчала, но ее молчание само по себе успокаивало.

— А Джио знает? Клаудия?

В конце концов они узнают, скорее раньше, чем позже.

— Джио сообщили, — она придвинулась ко мне. — Он был недоволен решением твоего отца, но ничего не поделаешь. Договор уже заключен.

Договор уже заключен.

Я посмотрела на свою очень традиционную итальянскую маму и подождала, пока она взглянет на меня. Я уставилась в ее кристально-голубые глаза, точно такого же оттенка, как и мои. Это было единственное, что мы все трое унаследовали от нее. Если она была белокурой и светлокожей, то я, брат и сестра взяли пример с темной сицилийской стороны моего отца: у нас оливковый цвет кожи и черные волосы.

— В жизни нам приходится идти на жертвы, — она сглотнула. — Мы должны делать то, чего не хотим, чтобы ситуация сохранила хоть какой-то позитив, — она подняла руку и провела по моему лицу.

Я выросла, зная, что русская мафия — это враг, представляющий собой опасную и жестокую организацию, в которой, по словам моего отца, полно дикарей.

Она провела большим пальцем по моей щеке и опустила руку обратно на колени, бросая взгляд на сады. Я сделала то же самое.

— Амара, — тихо произнесла она мое имя, и у меня сжалось горло.

Я знала этот тон. Она говорила так, когда все было потеряно, когда ничего нельзя было сделать, лишь подчиниться.

Я закрыла глаза и почувствовала, как по щекам потекли слезы. Я знала, что мужчина, за которого я выйду замуж, будет жестоким. Он будет таким же, как мой отец… будет таким же, как все мужчины в нашем мире. И я ничего не могла поделать. Бежать было невозможно. Со мной постоянно находилась охрана — отец принял эту меру, потому что были люди, плохие люди, как он, которые использовали бы меня, чтобы добраться до него. У меня не было ни денег, ни настоящих друзей, к которым можно было бы обратиться за помощью. У меня не было ничего, кроме того, что находилось в доме за моей спиной.

И вот я здесь, осознавая, что моя жизнь находится в руках других людей, понимая, что у меня нет иного выбора, кроме как согласиться и надеяться на лучшее.

Потому что, как только я скажу Николаю Петрову «да», то стану лишь сосудом для его развратных действий и детей, которых он заставит меня рожать для него.

Глава 2

Николай

Свет был несносным, музыка слишком громкой. А люди, толкающиеся друг с другом, напомнили мне скот. От них разило перегаром, они были потными, и я с отвращением кривил губы.

Я шел за своим старшим братом Дмитрием через танцпол, тела расступались перед нами, пальцы дергались, потому что я думал только о том, как бы достать пистолет и пристрелить очередного пьяного придурка, который ударит меня локтем.

Наконец мы добрались до подсобки, и, как только за мной закрылась дверь, я прислонился к ней, скрестив руки на груди, кожаная куртка натянулась на груди, а рука оказалась рядом с пистолетом, засунутым в кобуру на боку.

Дмитрий молчал последние двадцать минут, с тех пор как мы узнали, что у нас под носом завелся чертов предатель. Я чувствовал, как от него исходит напряжение и агрессия.

Мой брат подошел к обшарпанному деревянному столу напротив двери, на одной стороне которого лежала стопка бумаг, а остальные были разбросаны по поверхности. Серый, старый, как чёрт, стул за ним был придвинут к стене, большое чёрное пятно и три дырки на спинке — невероятное воспоминание, которое заставило меня ухмыльнуться тому, как оно туда попало.

Из-за меня. Из-за того, что я пристрелил ублюдка, который сидел в нем в прошлом году. Этот пидарас вел нашу бухгалтерию и наживался на нас.

Я позаботился о том, чтобы покончить с этой проблемой очень быстро. И каждый раз, глядя на почти черное пятно, оставшееся после того, как я всадил ему в грудь три пули, я испытывал острое наслаждение.

— Где он? — Дмитрий наконец заговорил, его голос был глубоким, грубым и наполненным чертовски сильными эмоциями.

— Его везут, Пахан, — сказал Владислав, держась в стороне, сцепив руки за спиной и приняв позу хорошего и верного солдата.

А этот урод, которого к нам привели? Тупой придурок еще и воровал у нас. Но это была даже не самая большая проблема. Если бы это был единственный вопрос, который возник, я бы привел его в пример, отрубив ему руки.

Но нет, этот ублюдок еще и передавал сведения нашим врагам, заключал гребаные сделки в подворотнях, чтобы набить карманы и обзавестись связями. Уёбок действительно думал, что мы об этом не узнаем.

Так что теперь меня ожидали не только отпиленные руки, но и чертовски много других болезненных вещей, которые я бы сделал, чтобы исправить ситуацию.

В этом мы отличались. Дмитрий позволял эмоциям управлять собой. Хотя я не был гребаным социопатом по определению, но я чертовски хорошо знал, как держать свои эмоции под контролем и не снимать маску.

Проявлять эмоции было опасно, а в нашем мире это было не что иное, как слабость.

Дмитрий стоял к нам спиной, его руки были засунуты в передние карманы темных джинсов. Он уставился на стену,