пар, белый, холодный, призрачный. Он поднялся в воздух летним облачком и унёсся на юг, пролетая над молчаливым морем… А больше в коробочке ничего и не было.

Тогда Урасима понял, что разрушил собственное счастье и уже никогда не сможет вернуться к любимой, к дочери царя океана. Рыбак пришёл в отчаяние и горько заплакал, но продлилось это совсем недолго. В следующий момент изменился и он сам. Ледяная дрожь пробежала по его жилам; изо рта выпали зубы; волосы стали белыми как снег; руки и ноги высохли; силы оставили тело, и оно рухнуло на песок под тяжестью четырехсот зим.

Однако в официальных императорских летописях записано, что «в двадцать первый год правления микадо Юряку юный Урасима из Мидзуноя, области Йоса, в провинции Танго, один из потомков божества Симанэми, отправился в Хораи[4] на рыбацкой лодке». Далее следует перерыв в четыре века, на протяжении правления тридцати одного императора, то есть с V по IX век. Но затем летописи сообщают, что «во второй год Тэнчиё, во время правления микадо Го-Дзюнвы, молодой Урасима вернулся и тотчас же ушёл неизвестно куда[5]».

III

Хозяйка-фея вернулась сказать мне, что все готово, и попыталась ухватить мой чемодан своими нежными ручками; я не дал, багаж у меня был тяжёлым. Тогда она рассмеялась и позвала некое морское существо с китайскими иероглифами на спине, чтобы мне не пришлось нести поклажу самому. Я поблагодарил, а хозяйка попросила меня не забывать её недостойный дом, несмотря на отсутствие надлежащего обхождения.

– И знаете, – посоветовала она мне, – не вздумайте давать вознице больше семидесяти пяти сен.

Я сел в повозку, и скоро серый городок исчез за поворотом. Я ехал по белой дороге вдоль берега. Справа поднимались бледно-коричневые скалы; слева не было ничего, кроме морского пейзажа.

Дорога долго тянулась, не отходя от побережья. Всё вокруг тонуло в дивной синеве, подобной сердцевине большой раковины. Огненно-голубое море сливалось с синим горнилом неба в электрическом сиянии, горы Хиго аметистовой грудой вздымались из этого блеска. Какая лазурная прозрачность! Вселенскую синеву нарушала только ослепительная белизна нескольких летних облаков в вышине, неподвижно свернувшихся вдали над призрачной вершиной. Они отражались в воде среди мерцающих снежных пиков.

Маленькие лодки вдалеке словно плели узоры длинными нитями, которые казались единственными чёткими линиями во всём этом туманном великолепии. Какие божественные облака! Настоящие небесные духи, задержавшиеся на пути к блаженной нирване. А может, это туманный пар, вылетевший из шкатулки Урасимы тысячу лет назад?

Моя маленькая душа, побродив в этом лазурном сне между морем и солнцем, вернулась на берег Суминоя сквозь призрачные наслоения многих сотен лет. Я смутно чувствовал, как подо мной покачивается лодка. Это было в то время, когда правил микадо Юряку…

И дочь короля драконов сказала мне серебристым голосом:

– Мы идём во дворец отца, где всегда всё синее.

– Почему синее? – недоумевал я.

– Потому что я сложила в твою шкатулку все облака.

– Но мне пора домой, – решительно возразил я.

– Тогда, – заявила она, – заплати курумае семьдесят пять сен!

Я проснулся. Шёл двадцать шестой год периода Мэйдзи, и было очень жарко. Такую пору обычно называют доё. По обочине дороги тянулись вдаль телеграфные столбы, указывая на эпоху. Курумая бежал вдоль берега, и нас по-прежнему окружали небо, море и кроны деревьев; только белые облака исчезли да горы, а вдоль дороги до самых далёких холмов тянулись рисовые и пшеничные поля. Я заинтересовался телеграфными столбами только потому, что на одном лишь верхнем проводе расселось множество маленьких птиц. Все они равнодушно посмотрели в сторону дороги с огромной высоты, ничуть нас не боясь. Мы были для них мимолётным явлением.

Ряды тысяч птиц тянулись далеко, и все повернули клювы в нашу сторону. Чего они ждали? Я так и не понял. Попытался спугнуть их криком, даже шляпой помахал – без толку! В лучшем случае они взлетали и снова садились на провод, застывая в прежнем оцепенении и не принимая меня всерьёз.

Стук колёс перекрыл глубокий барабанный рокот. Мы проезжали деревню. Под навесом стоял огромный барабан, и в него лупили обнажённые мужчины.

– О курумая! – обратился я к вознице. – Что это такое?

Не останавливаясь, он ответил:

– Везде сейчас одно и то же. Дождя давно не было, поэтому люди возносят молитвы богам и бьют в барабаны.

И верно. Мы проехали ещё несколько деревень, там тоже гремели барабаны самых разных размеров, а издали, из каких-то дальних селений за пересыхавшими рисовыми полями, им отвечали другие.

IV

Я снова задумался об истории Урасимы. Вспоминал картины, стихи и поговорки, порождённые влиянием этой легенды на воображение народа. Припомнил маленькую танцовщицу на празднике в Идзумо, которая играла роль Урасимы. В руках у неё была позолоченная лаковая шкатулка, из которой в трагический момент вырывался аромат киотских благовоний.

А ещё я размышлял о том, как давно зародился этот прекрасный танец, и о поколениях танцоров, обратившихся в пыль, которые тоже его исполняли. А потом я поглядел на пыль, вздымающуюся под ногами моего курумаи, которому должен был заплатить всего семьдесят пять сен. И тогда я задумался о том, сколько человеческого праха содержится в дорожной пыли и о сердцах людей, неизменно стремящихся друг к другу в вечном порядке вещей. Значит, это влечение важнее, чем прах? Мысль всколыхнула мою родовую память, и я попытался убедить себя, что история, прожившая тысячу лет и с каждым столетием приобретавшая новое очарование, смогла уцелеть только благодаря той истине, которая в ней заключалась. Но что это за истина? Пока я не умел сформулировать её.

Жара становилась нестерпимой, и я прокричал:

– О курумая! Горло пересохло! Очень пить хочется!

Он на бегу ответил мне:

– Недалеко отсюда, в деревне Лонг-Плаж, есть большой источник. Там замечательная чистая вода!

Тогда я спросил:

– О курумая! Почему на нас постоянно смотрят маленькие птички на проводах?

Он прибавил ходу и сказал:

– Птицы всегда обращают головы к ветру.

Я посмеялся над своей наивностью и забывчивостью. Мне ведь всё объясняли ещё в детстве, а я уже и не помнил об этом. Так, может, и тайна Урасимы кроется в забывчивости?

Мысли вернулись к молодому рыбаку. Перед моим внутренним взором встала дочь короля драконов, напрасно ожидающая во дворце, нарядившаяся к возвращению мужа. А потом возникло маленькое облачко, безжалостно возвестившее о случившемся, и морские существа, ласковые и неуклюжие в своих