Ни ветерка, птицы спят. Просто удивительно, до чего тихо. Потом вдалеке заржала лошадь, а у самых ног промчалась курица, запоздавшая на ночлег. И опять всё тихо!

— Ты меня ещё не знаешь. Я правда страшно интересуюсь животными, — сказала Милка.

Сева не ответил. Он давно не был в таком лесу. Хотелось спокойно сидеть и прислушиваться.

Вдруг он вскочил. Где-то поблизости завыла собака. Оглушительно громко, с необыкновенным отчаянием. Это было так мучительно слушать, что Сева втянул голову в плечи и хотел закрыть уши, но сжал кулаки и подступил к Милке.

— Кто это, где? По глазам вижу — знаешь, говори!

Вой прекратился. Милка опустила голову и медленно сказала:

— В сарае… собаки заперты… голодные…

Он метнулся к дорожке. Милка ловко вцепилась в его ремень, и Сева волочил её за собой, а девочка тормозила ногами, и подмётки хрустели по песку.

— Не смей подходить, они громадные, как телята. Овчарки злющие, загрызут! — задыхаясь, говорила Милка.

Он оттолкнул её и кинулся к сараю. Железный засов на большом висячем замке. Сева подёргал. Закрыт, ключа нет. В сарае поднялась возня, рычание.

— Ох, забыла! Утром хозяин замок повесил покрепче, — с облегчением сказала Милка. — Теперь будем спать спокойно.

* * *

Но в этот вечер Милке удалось заснуть не так скоро. Сева долго бушевал из-за овчарок. Скормил им свою буханку хлеба и все батоны, пакет сахару. Запихивал в щель сарая. Пробовал открыть замок, но ничего не вышло; порывался бежать в лес разыскивать хозяина, чтобы взять у него ключ и выпустить собак.

А потом замучил тётю Клаву и Милку расспросами. И вот что они рассказали.

Жена лесника уже месяц как уехала гостить к сыну на целину. С тех пор хозяина почти не видно. Забежит разок в два-три дня, оставит корм для кур, польёт грядки и опять скроется — не то у своих друзей в колхозе, не то в лесу. А самое главное — собаки вовсе не его, и боится он их не меньше Милки и её матери.

Привезли овчарок двое ленинградцев. Сняли комнату в доме лесника и проводили здесь отпуск. Им было удобно в глухом месте. Можно спокойно, не мешая дачникам, учить своих питомцев.

А неделю тому назад один из ленинградцев, студент, отправился в город за продуктами. Обещал вернуться назавтра и уехал на своём мотоцикле, да так и пропал. Второй ленинградец — работник угрозыска — после отъезда товарища получил телеграмму, сказал, что его срочно требуют в Москву. На другой день утром накормил собак, запер в сарае и уехал. Конечно, он был спокоен, думая, что днём вернётся студент — всё будет в порядке. И вот теперь ни того ни другого нет. Те двое виноваты, а не тётя Клава с дочкой и не лесник, так что напрасно.

Сева бушевал и, толком не слушая, что ему говорят, решил, что это собаки хозяина.

* * *

Солнце только встало, но в кухне, полной чада, уже возилась Милка. Нечёсаные волосы торчали дыбом над заспанным лицом, нарядное платье заменили трусы и майка, длинный передник путался в босых ногах. Чёрный котёл дымился на плите, а Милочка, поднимаясь на цыпочки, мешала в котле поварёшкой и ворчала, отшвыривая ногой картофельные очистки, разбросанные по полу.

На столе валялся растерзанный рюкзак, и Сева в одних брюках с яростью вскрывал тупым ножом банку мясных консервов, изредка поглядывая на Милку. Уж очень она смахивает на ведьму. Молодую, конечно, начинающую. Варит зелье и учится бормотать заклинания.

— Скоро откроешь? Макароны переварятся, — сказала она вежливо. Не стоит его раздражать, опять рассвирепеет.

— Ничего не сделается, подождут макароны. Или отодвинь котёл.

Милка взяла тряпку и беспомощно затопталась у плиты.

— И этого не можешь? Эх ты, зоолог! Давай тряпку, защитник животных!

Пока Сева отодвигал котёл, Милка всхлипывала.

— И нечего реветь. Ах, я так люблю кошечек! — передразнил её Сева. — Нет, не могу на тебя смотреть! Три замечательных пса погибают у неё под боком, а она слюнтяйничает с козой.

— А что я могла сделать? Мама не позволяет близко подходить к сараю. Говорит, могут взбеситься.

— Сама бешеная.

— Уж если так, то ты бешеный! Что мы могли? Немножко их кормили. Мама в ту щёлку бросает хлеб, кашу. У нас у самих мало. Ходили в колхоз, купили им свинину, картошку, да много не принесёшь, а на троих…

— Воду давали?

— Как же. Мама подсунула лист железа, края загнуты, и выливала потихоньку. Лакают, слышно.

— Бешеные не лакают. Ты же к сараю не подходишь. Издали слушала!

— Нечего придираться!

— Да… Валентины Терешковой из тебя не получится. Зато пай-девочка, послушная, к собакам не подходит, раз не велят. Удобно.

— Хотел выпустить их? Голова у тебя где? Чужие собаки слушаться не будут, всех перекусают, порвут кур и удерут в лес. Потеряются, а овчарки страшно ценные, породистые. Кто ответит перед хозяевами? Соображать надо, а не беситься.

«Дурёхе не додуматься самой. Слова матери повторяет, — подумал Сева. — Вообще-то, конечно, так». И уже мягче спросил:

— Какого цвета?

— Что какого цвета?

— Не про твой нос спрашиваю. Собаки.

— A-а. Красивые ужасно! У студента чёрная-пречёрная на спине, сбоку посветлее, а на животе и груди немножко белого. Грудь такая широкая, хвост пушистый, прямо до земли. Хозяина слушается, тот скажет «рядом», и пёс шагу вперёд не сделает, как военный, марширует.

— А остальные?

— Те серые. Помельче, но тоже прекрасные!

* * *

Недаром Сева был сыном кровельщика — залез на крышу сарая, ловко отвернул кусок толя. Осторожно отбил молотком доску, заглянул вниз. В полутьме горели собачьи глаза, слышалось частое дыхание. Жутковато, по правде сказать.

Понемногу зрение привыкло, и Сева начал различать псов. Действительно, хороши, особенно самый большой. Пасть огромная, клыки белеют. Такой цапнет — не поздоровится.

— Чего застрял! — крикнула снизу Милка. — Не понимаю, для чего выдумал с этой крышей…

— Ладно, не твоего ума дело. — Он достал из-за пазухи моток верёвки, спустил конец на землю. Милка привязала ведро, до половины наполненное похлёбкой. Похлёбка тёплая, вкусно пахнет мясными консервами. Сева лёг на живот и осторожно потащил ведро на крышу. Операция прошла нормально. Собаки почуяли запах еды и, заинтересованные, ждали, что будет дальше. Конечно, нетерпеливые овчарки расплескали часть ведра, но Сева с удовольствием слушал чавкание, повизгивание, ворчание. Он заставил Милку принести добавку. Ведро снова съездило вверх-вниз. Собаки уже поняли, в чём дело, и на этот раз не проливали похлёбку зря. Потом, сытые и успокоенные, улеглись, а Сева долго