Снаружи быстро темнело. Спать больше не хотелось. Я пролистал первые страницы «Lonely Planet», повествующие об основных достопримечательностях Японии, а потом вернулся к подборке фильмов на экране.

Когда мы летели над Россией, я узнал о чудесной музыке, родившейся в Ленинграде (нынешнем Санкт-Петербурге), а теперь мы почти добрались до Китая, и следовало посмотреть какой-нибудь фильм этой страны.

Во всей иностранной коллекции нашлась только одна китайская лента – «Слон сидит спокойно». Хронометраж кинокартины – целых четыре часа! – наверняка отвратил бы меня от этой идеи, если бы в анонсе я не прочитал о судьбе молодого режиссера картины.

Ху Бо, опубликовав на родине пару относительно успешных романов, взялся за съемки этого чудовищно длинного фильма. По окончании работы продюсер заявил, что нигде не сможет показать четырехчасовую ленту, так что, хочет того Ху Бо или нет, придется ее «порезать». Слово за слово, и режиссер покончил с собой; было ему двадцать девять лет.

Некоторые критики полагали, что Ху Бо таким нетривиальным способом спасал свою картину: за отсутствием автора, который мог бы одобрить сокращения, «Слон сидит спокойно» добрался до Каннского и прочих фестивалей в первозданном виде.

«Идиотское самопожертвование», – подумал я. Ведь теперь мир не узнает, какие еще шедевры мог бы создать Ху Бо.

Под впечатлением от этой трагедии я набрался терпения, чтобы посмотреть фильм. Действие развивалось в каком-то жутком китайском городе, на пустырях и мусорных свалках близ железнодорожных путей.

Герои фильма – четверо законченных неудачников: низкого пошиба мафиози, страдающий от травли в школе паренек, малолетняя девчонка, которую засняли в разгар интимного свидания с директором ее школы, и старик-пенсионер, чей сын хочет спровадить отца в богадельню, чтобы поселиться с семьей в его квартире.

Все они терпят бесконечные беды и неприятности, периодически восклицая нечто вроде: «жизнь – помойка». Единственное, что дает им волю к выживанию, – это волшебная история о том, что где-то далеко-далеко, в каком-то цирке сидит слон и наблюдает за публикой.

Завороженный контрастом между унылыми и мрачными пригородами этой картины и сияющим русским летом, я досмотрел фильм до конца.

Потом усталость взяла свое, и я заснул, в то время как наш «Airbus–330» бороздил ночное небо.

Го (5)

五

Выйдя из самолета, я подумал, что оказался в параллельной вселенной. Словно самолет в какой-то момент пронзил границу реальности, и я очутился в другом мире, похожем на знакомый, но по сути в корне отличающемся от него.

В аэропорту царила подозрительная тишина. Я встал на траволатор и начал всматриваться в светящуюся рекламу, пестрящую японскими красавицами и множеством непонятных кандзи[9], которые были для меня в буквальном смысле китайской грамотой.

Доехав до зала пограничного контроля международных рейсов, я встал в строго организованную очередь, которая продвигалась по лабиринту из столбиков и вытяжных лент.

Было позднее утро, но я чувствовал себя так, будто всю ночь зажигал на какой-то бурной тусовке. На всякий случай проверил, на месте ли паспорт и гостиничная бронь. Все еще не верилось, что мое тело переместилось по воздуху на десять тысяч четыреста километров и теперь обретается в токийском аэропорту Нарита.

Подошла моя очередь; я зашел в кабинку, где полицейский с бесстрастным выражением лица велел приложить указательные пальцы к двум сканерам. Затем меня сфотографировали, после чего полицейский вернул мой паспорт и вежливым жестом разрешил мне пройти.

Следующим препятствием оказался павильон, где сенсоры измеряли температуру тела у прибывших. Было ясно, что человека с лихорадкой непременно вычислят и, в зависимости от диагноза, не впустят в страну.

И наконец, досмотр багажа, где я подписал декларацию, что не везу с собой ничего опасного или противозаконного.

Оказавшись в зале прибытия, я запаниковал. Тысячи пассажиров сновали мимо меня во всех направлениях, волоча свои чемоданы. В инструкции к железнодорожному ваучеру я читал, что следует заменить этот временный документ на постоянный в офисе «Японских железных дорог». Теоретически такой должен иметься в аэропорту, но я понятия не имел, где его искать.

На стойке информации служащая подсказала мне дорогу; пришлось спускаться по эскалаторам, пока наконец я не нашел офис с вожделенной аббревиатурой «JR», логотипом «Японских железных дорог». Стоя в очереди, я обратил внимание на постер с изображением сакуры, где вместо цветов на ветках красовались мужские и женские лица – как я понял, фотографии сотрудников этого офиса.

Обретя наконец настоящий проездной[10] и купив билет на «Нарита-экспресс», вскоре я, напоминая улитку, уже плелся к остановке со своим навьюченным на спину рюкзаком.

Ждать пришлось всего минут десять, и вот появился поезд, который скоро помчит меня в столицу. Меньше чем за час я окажусь в городе с населением четырнадцать миллионов, а если считать вместе с пригородами – так и вовсе тридцать пять.

Устроившись на безупречно чистом сиденье с обтянутым алой тканью подголовником, в ожидании отправления я достал из рюкзака конверт с письмом Амайи и документами.

Собственно, я собирался продолжить чтение «Гика в Японии», но перед этим решил бросить взгляд на загадочную книжку еще более загадочного автора, поскольку его имя нигде не значилось.

«Последние дни Кузнеца».

Из краткого предисловия я понял, что Кузнец – и есть автор; он начал записывать свои размышления, когда узнал, что ему остался лишь год жизни.

Единственная важная вещь теперь – это моя решимость жить. Жить и писать об этом.

Ибо один год – слишком малый срок для жизни. Но вместе с тем, вне всяких сомнений, год – это слишком большой срок для прощания.

Едва я успел дочитать эти строки, как поезд тронулся.

Року (6)

六

Как только поезд выскочил из туннеля, за окном потянулась бесконечная вереница блочных домов, складов, жилых кварталов и отелей… Хотя, по идее, мы должны были находиться далеко от Токио, столичные предместья казались продолжением городской застройки.

Пока мы ехали по окраинам, я не отрывал взгляда от тысяч освещенных окон.

Каким бы нелепым это ни казалось, я представлял себе, что Кузнец может выглядывать из одного из этих окон. Амайя никогда не рассказывала мне ни об этом писателе, ни о его самиздатовской книге, но ее последней просьбой стало «найти Кузнеца» – причем найти его в стране с населением сто двадцать семь миллионов!

Выходные данные на титульном листе отсутствовали; соответственно, я не мог даже узнать, когда ее опубликовал человек, которому оставался год жизни. Может, закончив свой опус, он перебрался в