считать, что новый тариф вступил в силу с первого ноября, то за год аренды Лавкрафт отдал четыреста девяносто долларов. На еду (и, вероятно, другие расходы), как он тогда утверждал, уходило примерно пять долларов в неделю21 – или двести шестьдесят долларов в год. Добавим хотя бы двадцать долларов в неделю на дополнительные траты (двести сорок в год), и общая сумма составит девятьсот девяносто долларов за весь год, из которых сам Лавкрафт заплатил не более двухсот пятидесяти (сто семьдесят он получил от Weird Tales и еще семьдесят четыре доллара шестнадцать центов – от Мариано де Магистриса, управлявшего карьером). Получается, оставшиеся семьсот пятьдесят долларов оплатили Соня и его тетушки. Сомневаюсь, что Лиллиан и Энни могли выделять ему по пятнадцать долларов в неделю, иначе Лавкрафту не пришлось бы экономить. Поскольку Соня была в разъездах, она не могла точно знать, сколько денег он получает. При этом тетушки Лавкрафта и сами жили только на наследство Уиппла Филлипса, так что, полагаю, Соня не совсем справедливо упрекает их в недостатке щедрости.

В отсутствие оплачиваемой работы у Лавкрафта оставалось много времени на общение с друзьями. На 1925 год пришелся настоящий расцвет Клуба Калем. Лавкрафт тесно общался с Кирком, который стал хозяином книжного магазина, но работал по гибкому графику и поэтому мог составить приятную компанию ночному гуляке Говарду. Приведем в пример один январский день как типичный распорядок Лавкрафта. Днем шестнадцатого числа он посадил Соню на поезд до Цинциннати, зашел в квартиру к Лавмэну (ключ у него был) и оставил тому запоздалые подарки ко дню рождения от Лонга, затем вернулся к себе домой, где провел встречу «банды», после чего все вместе они отправились к Лавмэну, чтобы посмотреть на подарки. На ночь Лавкрафт остался у Кирка на 106-й улице, оба они спали в одежде, а утром ушли, чтобы в квартире Кирка тоже можно было устроить сюрприз. Лишь несколько дней спустя, двадцатого января, Кирк решил поселиться в том же доме на Клинтон-стрит, что и Лавкрафт, в квартире сверху. Тем вечером они вместе с Лавкрафтом отправились собирать вещи Кирка и спать легли только в пять утра. На следующее утро они упаковали все необходимое, и назавтра Кирк переехал. Одно время Лавмэн тоже хотел поселиться на Клинтон-стрит, 169, но в итоге передумал.

В тот год Лавкрафт почти каждый день встречался с кем-то из друзей: либо приглашал к себе домой, либо виделся с ними в кафе на Манхэттене или в Бруклине, а по средам – на еженедельных собраниях группы, которые проходили то у Макнила, то у Лидса, поскольку эти двое никак не могли разрешить свой затянувшийся спор. Вот вам и «причудливый затворник» Лавкрафт! Общение с друзьями и обширная переписка, связанная с ОАЛП, отнимала у него столько времени, что за первые семь месяцев 1925 года он не написал практически ничего, кроме нескольких стихотворений, да и те предназначались для встреч Клуба редакторов.

В письме от шестого февраля Кирк рассказывал своей невесте о том, откуда взялось название клуба: «Так как все фамилии постоянных членов начинаются на К, Л или М, мы хотим назвать его Клуб КАЛЕМ. Сегодня придет человек шесть, в основном одни зануды, не считая меня и ГФЛ…»22 В эссе, написанном десять лет спустя, Кляйнер объяснял происхождение названия немного иначе: «Оно основано на начальных буквах К, Л и М в именах первоначальной группы – Макнила, Лонга и писателя, – а также тех, кто присоединился к клубу за первые полгода»23. Как бы то ни было, мне кажется, что название может быть связано со старой кинокомпанией «Калем» (1905), имя которой дали Джордж Клейн, Сэмюэл Лонг и Фрэнк Мэрион, руководствуясь тем же принципом24. Быть может, кто-то из участников Клуба Калем неосознанно вспомнил это слово, пытаясь придумать название. Также возникает вопрос, когда именно оно появилось. На большом собрании третьего февраля в ресторане «Милан» (на пересечении Восьмой авеню и 42-й улицы) присутствовали Соня, К. М. Эдди (приехавший в Нью-Йорк на пару дней) и Лиллиан (она уехала десятого января, провела несколько недель у друзей в округе Уэстчестер, а двадцать восьмого января вернулась в Нью-Йорк и пробыла там еще неделю), а также Кирк, Кляйнер и Лавмэн. Правда, это была не встреча «банды», ведь, как намного позже утверждал Лавкрафт, клуб считался «чисто мужским»25 и женщин на его встречи не пускали. Странно, что в переписке за тот период Лавкрафт ни разу не называет клуб «Калем», а упоминает его только как «банду» или «ребят».

Поначалу Лавкрафт старался проводить время с Соней в случае ее нечастых наездов в Нью-Йорк: например, четвертого февраля он пропустил встречу с «ребятами», потому что Соня плохо себя чувствовала26. Но со временем ситуация изменилась, особенно когда в июне и июле супруга надолго задержалась в городе. Даже в течение ее визита в феврале – марте Лавкрафт приходил домой так поздно, что Соня уже спала, а когда он просыпался (ближе к обеду), ее уже не было. За этот промежуток он написал не очень много писем к тетушкам, поэтому из «Дневника» трудно сделать какой-либо вывод о положении вещей на тот момент, однако запись от первого марта намекает, что после встречи «банды» у Кирка некоторые члены клуба отправились в «Шотландскую пекарню» (в паре кварталов от квартиры Кирка), а затем Лавкрафт вместе с Кирком вернулись обратно и проговорили до рассвета. Десятого числа Лавкрафт и Кирк (без Сони) ездили в Элизабет, а обратно возвращались через Перт-Амбой и Тоттенвилл, что в Стейтен-Айленде. На следующий день, после регулярного собрания клуба у Лонга, Лавкрафт с Кирком вновь пошли домой к Кирку и разговаривали до половины шестого утра.

В отсутствие Сони Лавкрафт начал следить за своим питанием. Он сообщил Моу, что отказывается снова становиться на весы после того, как увидел на них цифру 87 килограммов, однако в январе всерьез взялся за похудение и всего за несколько месяцев похудел с 90 до 66 килограммов, а обхват шеи уменьшился с 16-го размера до 14-го с половиной (примерно с 41 до 37 см). Все костюмы пришлось ушивать, и каждую неделю он покупал воротнички все меньшего и меньшего размера. Как писал сам Лавкрафт:

«Килограммы уходили один за другим! Я также делал упражнения и гулял на свежем воздухе, а друзья, увидев меня, либо радовались моей поразительной худобе, либо, наоборот, пугались. К счастью, толстым я был не настолько долго, чтобы кожа растянулась. Напротив, она стала