губы,

блудный сын воротился со всех четырёх света,

мера нас унижает, излишество губит.

Покорми голубей, позевай на высокие ноги,

сделай бантик из петли, из ноля сделай восемь,

цифру счастья, уходят из жизни и боги…

Округли всё видавшие очи. Осень.

***

Вечор, конечно помню, сыпал снег,

я наполнял хрусталь врагам на ужин,

хор голосов, как в Думе, был недружен,

скабрёзный сленг, от локтя жесты, смех.

Опали свечи, уходить пора,

воронья стая стала слишком белой,

мороз крепчал, увесисты и смелы,

являла звёзды чёрная дыра.

Всё нипочём, и чувства, и слова,

скользишь по разъеложенной дорожке.

Астролог прав, седая голова,

и мы уходим с пылью понемножку.

***

Посчитай меня, официантка,

я – три виски и стакан вина,

ночь расшила жёлтая заплатка,

ночь, как правый глаз твой, холодна.

Расчеши меня, мой ангел сирый,

что напрасно дрыхнуть за плечом?

С клумбы я надрал цветов для милой,

отчитался заодно под Ильичом.

Отпусти меня, творец-создатель,

или мой портрет не завершён?

К разницу курирующим датам

допиши: «был грешен и прощён».

Александру Жданову, вослед

Трубач ушёл, погасла папироска,

смели слова в совок, в ведро, во дворик…

Один ответ на все твои вопросы –

вселенский вой, такая вот историйка.

Скулят собаки, вороны кричат,

в стекле прожилка красная всё ниже,

полпачки Винстона и чёрный чай…

Сейчас февраль глаза твои залижет.

Не торопись, возьми и взвесь

на каменной реснице Будды

и жизнь, как будто она есть,

и смерть, как будто она будет.

***

Апрель протёк, грассирует ручей,

май, наливайся солнцем и флагами,

с теплом появится возможность плыть ногами

у женщин от блистающих плечей.

День распалится в миллион свечей,

бока залижет лодка на приколе.

Весёлый ангел распугал грачей

и тайно курит за сортиром школьным.

Reminiscentia

Идут пьяные лабухи,

друг за другом скользя,

не послать их всех на ухи?

да, наверно, нельзя.

Дым отечества горек,

ухожу в темноту,

я любил страну строек,

да, наверно, не ту.

Отпусти меня, боже,

я раскаянный весь;

жить и веровать можно,

да, наверно, не здесь.

Мимо глаз, мимо снега,

до свиданья, друзья!

Повернуть бы телегу,

да, наверно, нельзя…

***

Он полынь в полонез смерти

обратил, и звенело поле.

И темнела музыка света,

и сияла музыка боли.

***

Деревья падают,

ковры съедают пыль,

мой друг, не правда ли,

я тоже буду был?

***

Киряет с няней, осени листы,

как сказки прошлого, загадочно просты,

в окрестностях чума, вакцины нет ещё,

пей, слушай сказки, плюй через плечо.

Стихи идут, как на Париж – ура! –

казаки Платова с победой новой.

И жалоба – с гусиного пера –

блаженного о тайне Годунова.

***

Под карнизом новая птица живёт,

новый год и у яслей другой президент.

Только в древние рифмы играет поэт

и в пустые слова – идиот.

***

Дождь. Пугающие тормоза,

шум насоса в полуподвале,

свет двоится, ползёт в глаза,

как с экрана реклама о сале.

Как матрёшка, слоистая ночь

обступила и давит на плечи.

Стол. Окно. И неясные вещи.

Вечность. Холод. И дальше, и проч.

Мозг в горячке распишет сюжет

всеспасенья, и тени от света

отрекаются. Сигарета

в сто свечей воспаляет рассвет.

***

В программе истины и зла,

распада разума и бреда

играет скрипка, вторит следом

органа медная волна.

Как сон во сне,

избывно шаток,

на плащанице на стене

химерной плоти отпечаток.

Постель разбросана. За ставнем,

как поцелуй, встаёт звезда.

–Ты строчки нашептала Анне

любви и смерти?

–Да…

***

Ух мороз! Не ходи в дураки,

вдоль реки и ни взад, ни прямо,

на глазах у людей синяки

и никто не подаст, право,

только с голоду, как с тоски,

как с моста да на дно реки…

И перчатку с левой руки

надевает на правую.

***

Нас много, нас, быть может, до фига

на климаксом разваленной Пангее,

старушке, знать, невмоготу строгать

героев стало, и рожает геев.

Без памяти на красный глаз Земля

летит, сдирая полюса, как шины.

У нас нет слов ни для любви, ни для

молитв, ни прочей матерщины.

***

Восток открывает свой плазменный глаз,

и светлую бездну – звёздная скрипка.

Мы смотрим на формулу жизни с улыбкой,

и формула смерти с улыбкой – на нас.

***

Бог сотворил нас. И проходит ночь,

день, века переставляют бычьи ноги.

Бог терпелив, проходит ночь,

день. Бог ищет в нас свою дорогу к Богу.

***

Он был, провисали плоды на деревьях,

и там, где на камень, довольный, садился,

рождались источники, звери и птицы,

и солнце по кругу сверялось со временем.

Он лес насадил и в нём заблудился,

но, веруя в свет, потирая ладони,

себе говорил, что твореньем доволен,

и первые звёзды светились, как лица.

Он много умел, но хотелось немногого,

он был всемогущ, но хотелось быть слабым.

А жизнь протекала, живительным слогом

он трогал то стих, то музыку, то бабу.

И так продолжалось от века до века,

и так забывалось от слова до слова,

и так он был богом и мыслил сурово.

Пока не придумал себя – человека.

***

Мама!

Твой сын до сих пор на улице.

Часы на башне пробили двенадцать.

Ушла малярия, ссутулившись,

вырезали аппендикс,

Россия вступила в НАТО.

С любовью, как и с революцией,

ни хрена не вышло,

но я выздоровел совсем,

потому как у времени поехала крыша:

десять,

девять,

восемь…

***

Просыпается рассвет,

открывает город окна,

в каждое помещик Фет

смотрится весёлым оком.

В галстуке функционер

учит речь «мывампоможем»,

милый милиционер

зачищает мир по роже.

И в народ налоговик,

как индус в нирвану, входит,

и с экрана новый фиг

поздравляет с новым годом.

Выжатый пенсионер,

бомж на лавке под газетой,

чёрный облак, белый сквер

вспоминают божье лето.

Визги девок, виски, джин,

тело белое в экране.

Зарифмованная жизнь.

Кто Вы – бог или засранец?

***

Не возвращайся в свой подъезд,

обласканный гвоздём и тушью,

там Вася Пете шлёт привет

в словах, запазуху дерущих.

Возьми свой посох или кий,

за одичавшей псовой стаей

иди и слово от Луки

сверли, слова переставляя.

А всё равно под вечер, в ночь

найдёшь разбитую ступеньку,

посмотришь на жену