Вскоре после этого Карл, оценивающе поглядев на меня, сказал: «Ты выглядишь как оборванец» — и был прав. Однако он на этом не остановился. Несколькими днями позже он выдал мне карточку на новые рабочие штаны и куртку. Он понимал подчиненных, особенно учеников.

Старый Карл, маленький человек с серьезным видом, любил курить сигару, по крайней мере иногда, пока обходил места работ.

Отец недолго работал на Юлиуса, крейсляйтер Майер нашел ему место счетовода в городской налоговой службе. Чтобы научиться всем фискальным делам, ему пришлось пройти обширное обучение в финансовой школе во Фленсбурге, городке у германо-датской границы.

К этому времени родители поняли, что такое жизнь в перенаселенной стране в военное время. Отец, наверное, однажды высказал свое разочарование вслух, потому что крейсляйтер Майер отчитал его: «Избавляйся от своих канадских взглядов!»

У фирмы Юлиуса было много государственных контрактов в военных доках Вильгельмсхафена. Я неделями не выходил оттуда, учась у рабочих и даже молодых мастеров, как тянуть провод милями — километрами, на самом деле — в огромных зданиях вроде машиностроительного корпуса номер три, двигаясь по лесам, стоящим высоко, на уровне корабельных снастей. В одном немецком морском романе есть совет старого моряка молодому матросу парусного корабля: «Одна рука кораблю, другая себе». Это годилось и для того, кто, как мы, занимался электротехническими работами на опасной высоте.

Работая в доках, я набрел на несколько слабых мест в режиме безопасности.

Например, однажды в 1940 году один дружелюбно настроенный молодой докер предложил мне прогуляться по крупнейшему немецкому линкору «Тирпиц», стоящему у достроечного пирса. Судно, к которому относятся последующие даты, быстро строилось на глазах гордых докеров — заложено 20 октября 1936 года, спущено 1 апреля 1939 года и закончено 25 февраля 1941 года.

У берегового конца длинных сходен, ведущих к открытой части шлюпочной палубы, стоял часовой-матрос. Работники доков, у многих ящики с инструментом, шли потоком мимо него, направляясь внутрь гиганта.

Чтобы попасть на судно, я просто смешался с рабочими, у которых не было ни именных бирок, ни пропусков. Одежда на них была та же, что и на мне, — синие штаны и куртки.

Под палубой, куда бы ни шли я и мой проводник, — а это было всего несколько сот метров, — опасность быть замеченными и арестованными возрастала десятикратно. Мы нигде не задерживались, потому что, например, каждый рабочий и его помощники могли легко понять, что два юнца с непокрытой головой никак не похожи на профессиональных работников. Кроме того, рабочие обычно быстро знакомились с рабочими других профессий, работающими рядом, как мы познакомились на работе с моим напарником. В результате, как пара молодых бродяг в незнакомом городе, плутающих по незнакомым аллеям, мы с ним устало двигались по стальным коридорам внутри «Тирпица», пока не вышли обратно к человеческому потоку на сходнях.

Будь я арестован на «Тирпице» или рядом, со мной бы, к счастью, обошлись довольно снисходительно, как с 15-летним правонарушителем.

Да, я нанес «Тирпицу» краткий визит за 4 года и три месяца до того, как 12 ноября 1944 года несколько британских бомб «толбой» заставили его перевернуться, унеся примерно 1200 жизней, в гавани Тромсе, у северной оконечности длинного атлантического побережья Норвегии.

За мостом Кайзера Вильгельма и направо, у основания берегового вала между идущей по берегу дорогой и прибрежной зоной, Кригсмарине построил новое здание картографической службы. Внутри здание еще не было закончено; там требовалось хорошее электрическое освещение, и вот тут появляемся мы, парни из электротехнической фирмы Хармса.

Здание картографов содержало тысячи морских карт, порученных заботам команды картографов, каждый из которых был освобожден от военной службы из-за преклонного возраста. Один особенно разговорчивый картограф, живший в Англии, любил, когда коллеги называли его Хьюи.

Хранившиеся в здании гидрографические карты, местные и иностранные, все считались секретными, но мы, парни Хармса, десятками листали их во время отдыха — еще одно слабое место в безопасности Германии.

Ремесленная школа занимала полдня в неделю, свободных от работы. Протокол НСДАП требовал, чтобы в начале каждой смены в классе один из учеников маршировал к доске, поворачивался и кричал, выставив правую руку вперед, так что правая ладонь была напротив правого глаза: «Мы начинаем занятие с троекратного приветствия нашему фюреру! Зиг хайль («Да здравствует победа»)! Зиг хайль! Зиг хайль!» Затем предводитель, стараясь как мог, выкрикивал несколько лозунгов НСДАП. «Труд облагораживает!» — был в числе любимых учениками, за краткость. Другое приемлемое высказывание, также легко запоминаемое, гласило: «Лучше будь молотом, чем наковальней!»

Пока не подошла моя очередь кричать лозунги, я прислушивался к другим и взял от молодого парня из «угольной корзины» (богатой углем части Рурской долины) неполитическую мудрость: «Кто добыл капусту летом, тот заквасил ее на зиму». Этим я и отделался. Наверное, преподаватель и остальные ученики решили, что я недостаточно долго прожил в Германии, чтобы выступить с чем-то более подобающим.

К 1941 году наша семья жила в Феддервардергродене, западном пригороде Вильгельмсхафена. Это место в народе называли «кроличьи дома», потому что дома строчной застройки выглядели как садки для домашних кроликов.

В Феддервардергродене, как и в городе, печати в карточках на скудный паек напоминали о днях почти без хлеба, а светящиеся значки — о сумрачных ночах.

Почти каждый день, и уж точно почти каждую ночь, жалкие условия жизни в Вильгельмсхафене и вокруг ухудшали налеты авиации союзников, на целые часы разгонявших молодых и старых в разного рода бомбоубежища.

В отличие от центра крупных городов типа Вильгельмсхафена, в пригородах не было 30-метровых цилиндрических башен-убежищ с метровыми бетонными стенами и слегка заостренными толстыми бетонными верхушками. Внутри каждого такого убежища была рампа, по спирали идущая вверх, вокруг центрального бетонного столба. Отстоя на несколько метров от столба, вверх шли ряды деревянных скамеек, прикрепленных прямо к рампе.

Убежища в подвалах домов в новых пригородах, таких, как Федцервардергроден, построенных перед Второй мировой войной, были сделаны, я бы сказал, в ожидании войны и налетов. Очень толстые фанерные двери и ставни, а также рамы и мощная фурнитура входили в конструкцию здания с самого начала. Никакой самодеятельности.

В то время как центр Вильгельмсхафена, включая верфи, притягивал множество фугасных и зажигательных бомб, Феддервардергродену доставались лишь маленькие шестигранные зажигательные бомбочки длиной 45 сантиметров. Часто они сыпались вниз связками по семь-шесть бомб вокруг седьмой в центре.

В середине 1941 года отца, которому тогда было 47 лет, неожиданно призвали на службу в армию офицером для особых поручений в чине ефрейтора. Обычно такой офицер исполнял обязанности переводчика. Отец вырос на Украине. Он жил там с рождения в 1894 году до 1924 года — то есть 30 лет. И, конечно, мог говорить по-украински и по-русски. Через 18 лет после своей эмиграции с Украины он пережил один из самых важных моментов своей жизни. Будучи на Украине, он смог посетить свою родину, Хальбштадт, и другие места, которые он помнил с детства. Однако за это ему пришлось дорого заплатить.