видишь света.

Он, походу, ни к чему —

В этом часть секрета.

Осень, дождик, листопад.

Вечно так не будет.

И вернётся всë назад,

Бог нас всех рассудит.

Слова закончились давно…

Слова закончились давно,

Остался лишь протяжный крик.

Неужто людям суждено

Топтать посаженный цветник?

Зачем за гранью красота?

Неподходящий антураж.

Нас ожидает чернота.

Мы скопом все уйдём в тираж.

И там, в небесной тишине,

Мы будем вспоминать о том,

Кто сделал запись на стене

Однажды в темноте тайком.

Что ожидает правых рай,

Другие превратятся в прах!

И с душ снимая урожай,

Нас примет чистыми Аллах.

И сто девиц нас будет ждать.

Накроют стол, нальют вино.

Мы даже не могли мечтать,

Что будет там нам всем дано…

Но оказался это миф.

Нас обманули, как детей.

Рай абсолютно некрасив,

Не ждал непрошенных гостей.

Когда за чистый белый лист бумаги…

Когда за чистый белый лист бумаги

Усевшись как прилежный ученик,

Ты видишь лишь опущенные флаги

И понимаешь, что иссяк родник,

И нет возможности воды напиться,

И сухость ощущается во рту,

И на себя ты начинаешь злиться,

Всë глубже погружаясь в темноту,

Глотая воздух, грудь раскрыв пошире,

Расставив руки в стороны, как Бог,

И в этом чёрством и коварном мире,

Пытаешься почувствовать звонок,

И музу подкупить улыбкой Бога,

Такой открытой, ясной, как слеза,

И не ища дурацкого предлога,

Пуститься в пляс, встав вдруг под образа…

Когда за чистый белый лист бумаги

Усевшись как прилежный ученик,

Поймешь, что наконец поднялись флаги

И заискрил в кромешной темноте родник.

Уймись хозяюшка, уймись…

Уймись хозяюшка, уймись,

Налей ты лучше стопку водки.

И мне душевно улыбнись,

Как ты умеешь, взглядом кротким.

Я шёл дорогой непростой,

Водя с печалью хороводы.

В надежде встретиться с мечтой,

Забыв все прошлые невзгоды.

И сесть за стол, и рассказать,

И душу разложить на части.

Ошибки за собой признать,

Отдавшись в руки женской власти.

Меня ты только не жалей,

Не к этому я так стремился.

И тихо стопочку налей,

И проследи, чтоб не напился.

Меж нами искра пробежит,

И мир вдруг станет чуть светлее.

Трава слегка зашелестит,

Внутри немного потеплеет.

И мы с тобой уйдёт вдвоём,

Босыми по тропе любовной.

И жить мы заново начнём,

Какой-то жизнью безгреховной.

Четыре чёрные стены

Четыре чёрные стены

Меня встречали по утрам.

Как будто метка сатаны

Наотмашь била по глазам.

И в этом правильном аду

Я был с собой наедине.

И нёс, не выспавшись, в бреду,

Сплошную ересь в тишине.

Слова, как раненая плоть,

С меня стекали как могли.

И я пытался побороть

Всю черноту моей земли.

Четыре чёрные стены

Смеялись над моей мечтой.

На этом бале сатаны

Я был для них совсем чужой.

Каспий гневался…

Каспий гневался, темнел,

Подчиняясь воле ветра.

Он в глаза мои смотрел

Через сотни километров.

Взгляд его — немой вопрос:

«Не соскучился, братишка?»

Погружал он в море грёз,

Где я был ещё мальчишкой.

Когда Каспий был родным,

Тёплым, нежным моим морем.

Он ещё не стал чужим

И иссохнувшим от горя.

Он ещё не потерял

Сотни тысяч своих братьев.

Он ещё не провожал

И не слышал вслед проклятий.

Сколько лет прошло с тех пор?

Сколько слёз пролито нами?

А Каспийский наш ковёр

Всё стоит перед глазами.

Надевший маску по себе не плачет

Надевший маску по себе не плачет.

Зачем страдать по сущим пустякам?

Он «Я» своё от посторонних прячет,

И достаёт его лишь по ночам.

И усадив «Я» рядом на кровати,

Ведёт с ним долгий скучный разговор.

О внутреннем своём самораспаде,

Неся с «Я» каждый раз какой-то вздор.

Что, мол, нельзя без маски жить на свете,

Что засмеют его соседи и друзья,

Что на глобальном праздничном банкете

Мол, те придут одни, а он припрётся с «Я».

И «Я» вздохнёт и, опустив глазенки,

С понурым видом быстро скроется в ночи.

И на обратной стороне иконки

Напишет букву «Я» и «Если что — стучи».

Слова я прячу за словами…

Слова я прячу за словами,

А мысли крашу в белый цвет.

Стихи стираю я стихами,

Ломая гордости хребет.

И, скрючившись, как старикашка,

На людях выпрямляю грудь.

Играю сам с собой в пятнашки,

Меняя глупости и