Близкий друг и покровительница сидела в кресле. Она улыбалась и широко распахнутыми глазами смотрела в потолок.

— Мадам Флер! — позвал Брунар. — Джессика!

Улыбка и неподвижные светлые глаза.

Брунар затворил дверь и торопливо приблизился.

— Джессика! Тетя Джесси! — совсем по-детски добавил он.

Безмолвие.

Брунар огляделся по сторонам, словно в кабинете мог кто-то прятаться, кашлянул и, резко выбросив вперед правую руку, потрогал артерию на шее, стараясь не смотреть в глаза женщины. Оттого его собственные скользнули по письменному столу. Адрес «Гранд Жюст» на новехоньком конверте, а под ним… Рука Брунара, моментально забыв про поиски пульса, уже подносила желтоватый листок к его глазам.

«В здравом уме и трезвой памяти»… — прочитал он. «Мой замок Жолимон со всеми принадлежащими ему постройками и угодьями, банковские счета»…

И имя этой особы… «В случае смерти которой замок переходит ее потомству»… Проклятье!

«Свидетели подписали… Управляющий Жолимоном Эрнестино Ванетти»… — подхалим итальяшка, прокомментировал Брунар. «Келарь аббатства Мон-Сен-Мишель о. Пом»… Ниже стояла подпись самого настоятеля, дата и печать аббатства.

Ах какие мы благочестивые дамы! Подумать только! Брунар чувствовал, что еще секунда — и он вцепится в горло покойнице. Проклятье, проклятье, проклятье! Он, Эдуар Брунар, служил мадам Флер верой и правдой чуть ли не со дня собственного рождения, а она? Да как она посмела!

Но ведь Ванетти помер лет десять назад! — осенило оскорбленного в лучших чувствах верного поверенного мадам Флер, когда до него дошло, что завещание датировано октябрем семьдесят шестого. В Мон-Сен-Мишеле уже года три как молодой настоятель, сомнительно, чтобы и келарь Пом до сих пор загостился на этом свете…

Почившую с улыбкой на устах хозяйку обнаружила горничная, когда принесла ей вазу с букетом свежих хризантем — до голубизны белых, — выведенных некогда садовником Жаном и названных им «Фея» в честь голубоглазой феи Джесс.

Горничная вскрикнула, хризантемы тут же очутились в луже воды среди осколков стильной китайской вазы династии Мин на мохнатом ковре ручной средневековой монашеской работы. Замок Жолимон охватила паника.

В пятнадцать часов двенадцать минут, тяжело дыша, я выволокла огромный чемодан с эскалатора на втором этаже аэропорта. Огляделась, сверила свои наручные часы с электронными над расписанием самолетов, полезла в сумочку, порылась там, снова обвела глазами аэропортовскую публику, пробормотала: «Вот пропасть», — вытащила помаду, присела на корточки и принялась писать на потертом боку чемодана крупными буквами свое имя. На палочке от «Н» помада сломалась и удивительно проворно для такого вязкого вещества отлетела в сторону — прямо под ноги людей с эскалатора!

Я с сожалением посмотрела на останки помады — розовое жирное пятно на полу, стоимостью в полсотни евро, — покачала головой, снова сверилась со всеми часами, невесело хмыкнула и оглядела собственное творение: кривоватые розовые буквы на порыжелой от старости коже: «ЭЛЕI»…

Сойдет, подумала я, он знает, что я Элен, догадается, если уж не совсем тупой. Впрочем… Перед глазами предостерегающе выплыли туповато-самодовольные физиономии американцев, кайфующих в Жолимоне. Тоже ведь клиенты этой ушлой мадам Марамбель — доктора психологии! И зачем я только пошла на поводу у брата, связавшись с «дипломированной» свахой? Я бы сейчас заехала домой, переоделась и к семнадцати часам спокойненько направила стопы на деловую встречу, а не торчала бы в аэропорту, как последняя идиотка, поджидая неведомого жениха из-за Атлантики. Вон какой ухмылкой одарила меня дамочка в юбке из крокодиловой кожи, а как призывно подмигивает щуплый господинчик в помятой «тройке» и в рыжих кроссовках…

И все из-за моей нелепой внешности! Живи я, скажем, в XVIII веке, мои формы и буйные блонды украсили бы, пожалуй, даже спальню короля, но я-то живу сейчас и работаю вовсе не танцовщицей в стрипклубе, а с титаническими усилиями строю карьеру юриста, что весьма не легко — если ты «будуарная» блондинка, никто не принимает тебя всерьез. Даже брат родной: «Юриспруденция — занятие для лысых умников и старых дев, а ты красивая женщина, Элен, и должна радовать мужа красотой!»

Да не хочу я никого радовать! Никакого мужа — тем более. Я с трудом выношу общество родного брата, а уж чужих-то мужчин — и вообще только до утра после «романтического ужина». Я просто не понимаю, как Софи готова не расставаться с моим безумным братишкой двадцать четыре часа в сутки! Софи — это его жена. Очень талантливый архитектор, кстати. Двадцать четыре часа! Стоп. А сейчас сколько?

«15.41» на моей «Серене» — подарок брата, он страшно гордился, когда на двадцатипятилетие подарил мне этот элегантный крошечный хронограф от Бертолуччи, — и «15.39» на электронных часах над табло. А вот «жениха» от мадам Марамбель все нет. Ну и очень хорошо!

Я подхватила чемодан и поволокла его к телефонным автоматам. Просто жуткая тяжесть! Кто бы мог подумать, что картина способна весить столько? Или это из-за стекла и рамы? Ну не из-за фанерки же, которая дополнительно прикрывает картину сзади? Надо было прямо в замке вытащить ее из рамы. Хотя, может, вся ценность именно в этом дубовом золоченом саркофаге?

И тут с надсадным хрипом оборвалась ручка. Я едва успела удержать чемодан — стекло, рама! — чтобы он не рухнул точно под табло с расписанием. А до автоматов еще шагать и шагать.

Я попыталась ухватить чемодан за угол, взять его под мышку. Куда там! Теперь даже до стоянки такси мне не доставить его без тележки носильщика. Я в который раз оглянулась по сторонам. Никого похожего ни на «жениха», ни на носильщика. Ну и ладно! Сейчас позвоню брату, а потом поищу подмогу.

Я прислонила свой груз к стене и боком, не сводя с чемодана взгляда — древнее чудище с помадной надписью «ЭЛЕI», сомнительно, чтобы на него кто-либо позарился, — поскакала к автоматам. Продолжая косить на чудище, сунула карточку в автомат и набрала номер нашей квартиры.

Один сигнал на том конце провода, второй, третий… Софи! Софи! — мысленно умоляла я, пожалуйста, возьми трубку, я знаю, ты дома! Я понимаю, что в твоем положении ты не можешь летать по квартире, разыскивая трубку, — брат вечно швыряет ее где попало, — но я подожду. Восьмой сигнал, девятый…

— Ну и? — недовольный голос Виктора, мужа Софи и моего брата.

— Это я, Вики! Я тебя прошу…

— Где тебя носит? Почему ты не ночевала дома? Мы с Софи…

— Потом, потом, Вики, я из автомата. Пожалуйста, позвони Марамбель и скажи, что я выбываю из игры!

— Что?!

— Сейчас четыре без четверти! В «Павильон де ля Рен» я должна быть в пять! Это очень важная деловая встреча!

— Ну и?

— Что «ну и»? Ты ей позвони, понял? Скажи, что я прождала ее протеже сорок минут, его нету!