Другие маски, наверное, были не такие злые, но я их не помню. Я ходил к Колобку всё чаще и чаще, хотя меня и не приглашали. Потом пришёл из армии её сын, он служил в ГДР, и я опять лётал, водя за собой и друзей-подруг, чтоб получить такую невидаль, как разноцветные круглые жвачки, среди которых тоже почему-то запомнились оранжевые (в советских изделиях этот цвет редко использовался – разве только в уже упомянутых перезревших огурцах).

Как-то меня попросила мама подписать тёте Шуре открытку. И я по принятым лекалам изваял обычную концовку: «И долгих лет жизни…» Не помню, то ли мама сказала, что тётя Шура будет плакать, то ли и впрямь плакала. Она умерла лет в двадцать с небольшим. Чёрти и прочие побрякушки куда-то исчезли.

Но это было не всё. Уже в новые времена, вскоре после смерти бабушки, умер Колобков муж (говоривший о себе: «Я полдеревни построил!» – на пару с Борисом) и почти одновременно с этим погиб сын: задохнулся, прогревая в гараже только что купленную машину. (К нему я несколько раз ездил по диссертационным делам в Москву).

Думали, что после этого тётя Валя не выживет. Вся почернела и исплакалась, исхудала – даже Колобком перестали называть.

Но года через три, когда я спросил о её судьбе, мне с присущим сельским жителям цинизмом и юмором ответили, что лётает, мол, Колобок, катается вдоль по деревне – пуще прежнего! Стаканы собирает, выпрашивает продукты питания – дай яичек, дай мясса1! – ежедневно за пивом в ларёк гоняет… Из ума, смеются, выжила, а аппетит прибавился, зарумянилась и впрямь как Колобок!

Вскоре она и сама не замедлила.

Подобных визитов вообще-то чураются. Но тут и помимо Колобка такой стиль общения. Приходит, допустим, бабка – молоко или яйца ей продать обещали.

– Мать дома?

– Нет, уехала.

– А когда приедет?

– Скоро должна, отец поехал встречать.

– А машина около дома стоит.

– На другой.

– Сам ты где живёшь?

– В Москве.

– А-а. А улица какая?

– Такая-то.

– А у наших Лескова.

– Ты с какого года-то?

– С такого-то.

– Ну, этъ ты щ молодой. А жана-то есть?

– Есть.

– С Москвы сама-то? Тоже молодая?

– Да как я почти. Из Тамбова.

– А ребятишки есть?

– Нету.

– А работаишь?..

– Пишу.

– Пишешь? Это грамоте надо знать.

– Знаю…

Грамоте (как и литературе и проч.) тут все знают. «Фермеры приехали…» – говорю, а нескольких лет от роду А. Шепепелёва тут же поправляет: «Фермера правильно!».

Меня этот блиц-опрос не смущает. Вернее, в общем-то, смущает, но что, так сказать, на противоположном конце общительности? Как говорят, не в зуб ногой – полное столичное отчуждение. А тут полминуты побеседовал, и сразу всё понятно, можешь твёрдо заявить: такого-то я знаю. Это ещё чужая, а свои, знакомые и родственники, могут и в куда более личные детали вдаться, вызнать, почём жизнь, дать советы – как общие-смысложизненные, так и обиходно-частные, к примеру, насчёт внешности.

Привыкнуть и за десятки лет трудно, а непривыкший человек, если его не гостем встречают на пару дней, как будто в тюрьме или в армии оказывается: таков подход не только у подростков или пьяниц в стилистике оторви и брось, а у всех абсолютно, от мала до велика. По сравнению с вялыми и равнодушными, а то и шизоидными городскими гражданами селяне более агрессивны, более экспансивны, целостные, но дюже шумные…

Кроме того, тут испокон веков заведено, что двери не выполняют своих привычных функций – это к барину без доклада не войдёшь, а к батраку запросто. Случилась революция, индустриализация и т.п., многое изменилось в умах и в домах, но понятие изолированной комнаты так и не прижилось. Кто угодно когда угодно может завалиться в дом – причём как через переднюю, так и через заднюю дверь. Нормальный человек (малознакомый, как правило, городской) ещё орёт с порога: «Хозяин! Хозяйка!» или «Есть кто дома?» и продвигается вглубь медленно, выкрикивая и прислушиваясь, а местный сельпоман, такой Юрий Борисович или Колоб на правах родственницы в минуту обшаривают все комнаты, и если ты спишь или моешься, тебе не избежать подробного тестирования нагишом.

Хорошо запомнилось, как Колобок, явившись, как Винни-Пух, с утра пораньше, когда мы с братом, толком не проснувшись, ещё валялись на раскладушках, докладывала про кого-то бабушке: «Я захожу, а они …!..» – неприличный глагол она произносит с просторечным «и» вместо «е». Катается себе, где хочет…

Я поговорил с тётей Валей честь по чести, ответив на все вопросы. Впрочем, я и со всеми одинаково разговариваю: ненавижу, когда в разговоре сразу дают понять, «за кого тебя содержат». Ей это понравилось.

– Пиву будешь? – вдруг спросила она и достала откуда-то бутылку «Балтики».

Я отказался, она тут же откупорила бутылку об железяку, половину пролила пеной, остальное в несколько минут выглотала. Недослышит, недовидит, рот совсем беззубый!..

– Мне эта… в груди тут жуёть… надоть «ножку» купить. Мать куда поедеть, пусть купить, – и помявшись, достала узелок платочный и кое-как развязала из него кошелёчек.

– Да не надо, тёть Валь.

Долго теребилась, перебирая пятитысячные, наконец, выудила пять рублей. Подумала и добавила два с мелочью. Положила на стол, схватив взамен несколько конфет.

Когда пропадают конфеты или спиртное, у нас в доме всегда есть отговорка: видно, Колобок заходил!

Как-то прикатился Колобок Аню смотреть. Покажи, мол, жену. Она, понятно, стесняется и возмущается. А тут обычное дело – сама поглядела, одобрила и понеслась всем остальным пересказывать. «Это ещё скажи спасибо, – смеюсь я, – что они не все вместе, не всей лечебницей припожаловали!»

Дочка у неё живёт в Москве и приезжает на лето, но Колобок уж, идёт молва, её замучил: то пива принеси (не такое!), то мяса нажарь, то колбасы напарь… И очутилась она в нашей больнице, где открыто вроде как отделение для престарелых, богадельня такая. Думали, опять же, от всех ушёл, рехнётся с тоски, а не тут-то было!

«Да у них там – веселье, шалман целый, тусовка!» – рассказывают наперебой диковины при застольях. Не стоило бы верить, но, во-первых, первоисточник надёжный: братова тёща как раз нянькой в больнице работает, а во-вторых, я сам, когда недавно прихватило с зубом, видел двух бабок лет по восемьдесят, раскуривающих у входа на лавочке «Беломор». «Пьют все, за пивом как штык, самогон по деревне добывают, в ларьке вскладчину курей копчёных, колбасу дорогую заказывают (каша им, видите ли, нескусная!), картошку им жарь, в картишки режутся на деньги, в лото зимой – до драки, а летом – дискотеку им подавай! Совсем рехнулись. Любовь, понимаешь, у них! Да-да, любовь, говорят, крутят – „Дом-2“ натуральный, молодой-то позавидуешь!»