— Я оставлю его Руби. Оно должно принадлежать ей.

Спустя два часа после похорон Микеля, когда вино лилось рекой, а закуска на столах улетучилась в мгновение ока, Георг поинтересовался у матери, когда та собирается продать кольцо. О, Мэри хорошо помнила свой ответ.

— Ты глубоко заблуждаешься, полагая, будто я — глупая польская эмигрантка, а твой отец — глупый русский эмигрант. Микель завещал это кольцо мне. Оно мое, и я вольна делать с ним все что угодно. Так вот, я завещаю «кольцо царицы» Руби.

Это было сказано в присутствии всех родственников и сестер Георга. Разразившись бранью, тот выгнал плачущую дочь на улицу. С этого дня положение девочки стало еще более невыносимым. Однажды Руби даже на несколько месяцев ушла из дома, сообщив об этом Мэри запиской, которую ей принесли после школы друзья внучки.

«Господи, как быстро летит время, — подумала Мэри. — Руби выросла и теперь сама распоряжается своей судьбой, она отправляется в Вашингтон с «кольцом царицы» и фотографией Джонни Рея и вполне счастлива при этом»? Руби вспомнила о предстоящем восемнадцатилетии внучки. Нужно непременно подарить ей деньги.

Возможно, с помощью Джона и Хенка удастся наскрести сотню долларов. Мэри улыбнулась, представив радостное лицо Руби. В большом городе девушке непременно понадобится приличная сумочка, нейлоновые чулки, лак для ногтей и новое нижнее белье.

Что же касается долга внучки родителям — шесть тысяч долларов — Мэри решила выделить эту сумму из своего состояния.

Признаться, ей всегда причиняли боль безобразные выходки сына. Барстоу был маленьким городком с семью предприятиями, небольшой средней школой и единственной телефонной линией. Сплетни сыпались здесь как из рога изобилия, обрастая мельчайшими подробностями. У жителей Барстоу практически не было секретов друг от друга и всегда находились темы для разговоров.

Все, например, знали, что в одиннадцать лет Георг спутался с разбитной девчонкой Битси Лукас, которая сама поощряла его ухаживания, и подхватил от нее венерическую болезнь. Мэри вынуждена была отвести сына к доктору. Эта история вскоре стала известна Микелю, вызвав у того отвращение. С этого дня Георг возненавидел женщин. Это равно касалось матери, жены Ирмы и даже собственных дочерей.

Мэри с болью вспоминала о том давнем позоре. Правда, доктор убеждал ее не расстраиваться по таким пустякам. Но разве могла она не волноваться за сына? Только молитвы приносили Мэри некоторое облегчение.

* * *

Руби нежно поглаживала завернутое в носовой платок кольцо. Только бы родители ни о чем не догадались! Иногда ей казалось, что отец видит ее насквозь, словно просвечивая рентгеновскими лучами.

Она перешла рельсы, миновала покрытый гравием участок возле деревообрабатывающего завода и свернула к своему дому.

До отхода поезда оставалось еще десять минут. Глубоко вздохнув, Руби пересекла лужайку, принадлежавшую семье Лачери, затем спряталась за старой сосной, наблюдая за своим крыльцом. Родители уже поджидали ее, выражая явное нетерпение. Отец и мать были высокого роста, впрочем, на этом и заканчивалось их сходство.

Особенно бросалась в глаза невероятная худоба Ирмы, ее длинные ноги и красные руки с короткими ногтями. У матери были светловатые волосы и зеленовато-коричневые глаза. Впрочем, Ирма редко смотрела в лицо дочери. Вот на Амбер — другое дело. Мать всегда тепло улыбалась, когда та что-нибудь делала по дому. Сама Ирма трудилась не покладая рук. У нее не оставалось времени даже выпить чашку кофе или чая, и выглядела она крайне утомленной. По заведенному отцом правилу, нужно было ежедневно чистить ванную, включая пол, окно и стены. Пол на кухне мыли несколько раз в день. В понедельник все принимали ванну, во вторник гладили белье, в среду занимались выпечкой, в четверг меняли постельное белье и мыли окна. Пятница была днем генеральной уборки, в воскресенье скребли парадное крыльцо, протирали банки в подвале и посещали церковь. В редкие свободные минуты шили или ремонтировали что-либо по хозяйству. Отец не признавал ничегонеделания, считая это происками дьявола. В присутствии мужа Ирма всегда робела, выглядела крайне испуганной и говорила что-нибудь невпопад. Она беспрекословно подчинялась Георгу, безропотно перенося все невзгоды и неприятности.

Признаться, Руби хотелось проститься с матерью наедине, услышать от нее хотя бы одно доброе слово. Но, видно, не судьба. По крыльцу нервно расхаживал отец, сильный, мускулистый, длинноногий. Его рубашка была идеально выглажена. Окружающие считали Георга красавцем, Руби же находила отца просто безобразным, суровым и надменным. Лишь дважды она наблюдала, как теплели его холодные голубые глаза. Оба раза отец смотрел при этом на Грейс Лачери, их соседку, хотя и утверждали, будто эта особа — ученица самого дьявола. Мать презирала Грейс. Однако ничто не могла поколебать привязанности Руби к этой доброй женщине, которая называла ее «медовой конфеткой». Ей даже нравилось, когда Грейс болтала с Георгом. Она подслушивала эти разговоры, строя гримасы за спиной отца.

Был уже полдень, и Руби решилась наконец показаться родителям на глаза. Обежав вокруг сосны, она как ни в чем не бывало направилась к крыльцу.

— Ты припоздала, девочка, — сурово заметил отец.

Он никогда не называл ее по-другому: ни по имени, ни «дорогая» или «милая». Руби потупила взгляд, старательно изучая пол под ногами.

— Где ты была?

— Я ходила к бабушке попрощаться.

— Бабушка что-нибудь подарила тебе? — сузил лаза Георг.

Руби постаралась сделать невинное лицо. Она знала, что в свое время бабушка ничего не дала Амбер перед отъездом. Возможно, отец поверит, что Мэри так поступила и на этот раз.

— Нет. Бабушка дала мне лишь носовой платок, потому что я начала плакать.

Сердце Руби неистово колотилось в груди, но она не опустила глаза.

— Ты убрала свою комнату? — строго спросил отец.

— Да, еще утром.

— Ты захватила с собой Библию?

— Да, я упаковала ее вчера вечером.

Руби решила по дороге выбросить Библию. Если же Амбер будет так глупа и начнет спрашивать о книге, она соврет, что ее украли в поезде. Руби украдкой взглянула на мать, но та торопливо отвернулась.

— Немедленно тащи свои чемоданы, да не хлопай дверью. Я сейчас подам машину.

Проглотив подступивший к горлу комок, Руби поднялась в комнату, где обычно хранился всякий хлам, вытащила в коридор свои чемоданы и толкнула их ногой вниз по ступенькам. Они скатились с глухим стуком. Усмехнувшись, Руби спустилась следом по лестнице, затем вынесла чемоданы на парадное крыльцо. Отец еще не вернулся. Наконец-то выдался редкий случай остаться с матерью наедине, обрадовалась Руби. Ей так хотелось броситься к ней в объятия и заплакать, но она не решилась этого сделать. «Господи, я же твоя дочь. Должна же ты хоть чуточку любить меня, — в отчаянии думала Руби, не отрывая глаз от лица матери. — Поторопись же, мамочка, отец вот-вот появится здесь. Скажи же мне хоть одно словечко, подари хотя бы один взгляд. Умоляю тебя, а то будет слишком поздно!»