Сегодня Галина собиралась сорвать хороший куш. Ресторан откупила на весь вечер компания богатых мужичков из архангельских лесов. Деньги у них в спортивной сумке — пачками, а говор совсем не столичный. В центральных кабаках хозяйничать неловко. Вот и рассудили, что лучше в забегаловке побыть барами, чем на Невском косые взгляды иностранцев ловить.

Гости уже и выпили, и закусили. И прониклись к Галюне душевной симпатией. Вот-вот должны были сесть в карты. Жаль упускать такой случай. Но и страшно. Марта нарочно пугать не станет. Пять лет с ней не виделись, а помнит она их разговор слово в слово… «Он не оставит нас в покое. Меняешь место — звони. Что случится — звони. Готовь пути к бегству, может быть неожиданному…» Пока говорили с Мартой, мороз по коже бежал. А как расстались, жизнь свое взяла.

Галина жила беспечно, денег не скопила. А обстановку в квартире разве вынесешь? И вот теперь — бежать. Но далеко ли убежишь без наличных? И где она еще столько заработает?

Галина решила так: играть сегодня все-таки нужно. Вряд ли ее найдут так скоро. Вот денег выиграет, а там и посмотрит…

— Галюня, — звал из зала хозяин, — куда ж вы подевались? Вас тут все заждалися!

— Иду!

Галина выпила водки, приосанилась и пошла бомбить карточных профанов.

Они сыграли три партии, и возле нее уже лежала приличная пачка тысячерублевок. Мужики архангельские в раж вошли, стали зелень американскую на стол кидать, требовать еще партию. Галина сидела спиной к стеклянной витрине и тасовала колоду, когда молодой мужчина приставил к стеклу пистолет и выстрелил ей в затылок… Гости архангельские полегли на пол, официантки с визгом заметались по залу, но Галина уже ничего этого не видела и не слышала…

Рука болела нестерпимо. Марта порылась в аптечке и выпила две таблетки анальгина: с просроченным сроком действия, но выбирать не приходилось. Наверно, нужно было позвонить Ангелине. Вряд ли, правда, ей что-то угрожает, но все-таки…

В доме престарелых, где жила Ангелина, ее попросили представиться и через несколько минут с удовольствием сообщили, что Туманова говорить с ней не желает.

Как обычно. Марта так и не смогла переубедить ее…

Вспомнилась последняя их встреча.

— Я не стану участвовать в твоей затее! — Ангелина мелко трясла головой.

— Ты встанешь на его сторону?

— Нет! Я вас обоих не переношу! Я вас никогда не переносила! Когда вы уезжали, я радовалась как ребенок, что больше не услышу ваших бредовых разговоров, не увижу ваших горящих глаз и всех этих ваших дурацких ритуалов, в которые вы превратили каждый свой шаг! Пятнадцать лет я прожила словно у Христа за пазухой: никого не спрашивая, ни на кого не оглядываясь, а потом появилась ты и подсунула мне девчонку! Но теперь — все! Лариса взрослая. Не знаю, кто из вас и во что хочет ее впутать. Не знаю и не хочу знать! Я уезжаю. Делайте что хотите!

— Но ведь она тебе не чужая…

— Это ты мне говоришь?! — Ангелина зло усмехнулась. — И это говорит мне она!..

Лариса стояла в курилке, вжавшись в угол. В руке дымилась зажженная сигарета. Курить, правда, так и не научилась, но только здесь, на сквозняке у окна, она могла укрыться от колючих взглядов коллег, с тех пор как вернулась. За окном ветер гонял осенние листья и обрывки газет. По небу метались клочья грязно-серых облаков. Возвращаться в кабинет не хотелось.

Мужской половине их некогда дружного коллектива было не важно, где она пропадала три месяца и почему вернулась безжизненной и погасшей. Работа сумасшедшая, времени приглядываться к тому, кто рядом, — в обрез. Заглянуть в глаза друг другу и что-то друг про друга понять удавалось только в редкие праздники, но Лариса больше не принимала в них участия.

Но от женской наблюдательности скрыться не так-то просто. И хотя коллеги тоже ничего не спрашивали, но, похоже, сами составили картину происшествия и теперь поглядывали в ее сторону с нездоровым любопытством, перешептывались за спиной, понимающе улыбались друг другу.

Впрочем, со стороны ее отъезд и возвращение выглядели банальной глупостью. Роман с женатым человеком, неудачная попытка начать совместную жизнь в другом городе… Лариса могла бы безошибочно угадать, о чем говорят за ее спиной.

«Что это у нас с Беловой? Ходит как пыльным мешком ушибленная».

«Да мужик бросил…»

«Всего-то? Не ее первую…»

И — возмущение. У женщин возмущение вместо сочувствия — дело обычное, особенно если кто-то переживает то, что они уже оплакали. Ларисе не раз приходилось возить рожениц. В больнице, если женщина не ограничивалась легкими стонами, тут же получала выговор: «Чего орешь?»

«Так больно ведь…»

«Все рожали, и никто не умер…»

Лариса закрывала глаза и представляла родильный зал, где стоит гробовая тишина.

Вот и теперь ей в спину летели взгляды, в которых читалось: всех бросали, и никто не умер, не одна ты такая!

Но Ларисе казалось, что она одна такая несчастная. Были бы у нее родители, возможно, все сложилось бы по-другому. Наверняка — по-другому. Но выросла она в детском доме, и теперь присматривать за ней было некому. Даже родная тетка от нее сбежала. Нет, что-то с ней не так!

Детский дом стал для нее семьей. Но однажды случилось несчастье, и она всех потеряла. Хорошо еще, что именно тогда ее нашла тетя. Иначе даже представить трудно, как бы она выкарабкивалась… Лариса окончила медицинское училище, стала фельдшером, попала по распределению на скорую помощь. С головой ушла в работу. На каждый вызов мчалась впереди всех. Казалось, исправляет ошибку той, другой скорой, которая не успела приехать вовремя и спасти ее близких…

Три года пролетели незаметно. Никакой личной жизни, в друзьях — только коллеги, вся жизнь — на работе: и будни, и праздники. Старая боль отпустила. И тут появился Саша…

Он был старше: Ларисе — двадцать пять, ему — под сорок. Она приехала по вызову к его дочери-студентке. Температура зашкаливала, навскидку похоже на воспаление легких. Мать плакала, беспомощно суетилась, собирая дочь в больницу. Саша примчался домой, когда они уже спускались по лестнице, попытался сунуть Ларисе деньги, чтобы дочери обеспечили отдельную палату и специальный уход.

Лариса нахмурилась, но подняла на него глаза, и раздражение улетучилось. Деньги — это мелочь. Такой ради дочери жизни не пожалеет.