мира сковывают тебя и выпивают твои жизненные силы. В итоге склонилась ко второму варианту, ведь я почти уверена, что кто-то невидимый в это время был рядом со мной. Я бы хотела показать, какие мурашки ползли по моим рукам и ногам, но тебе придется поверить мне на слово. Сам день оказался наискучнейшим. Сходила в магазин, приготовила макароны с мясом, посмотрела пару фильмов, выгуляла кота. Сейчас буду ложиться спать. Пожелай мне спокойного сна, потому что дико страшно…

— Спокойного сна, — тихо говорю я и закрываю блокнот. Некоторое время обдумываю прочитанное, и надеюсь, что она спала хорошо. Хочется узнать, что было дальше, но останавливаю себя и прячу дневник обратно в пакет и на подоконник.

Снова наушники, снова кровать, уроки не сделал, да и плевать на них. Ложусь, и долго не могу заснуть, думая, будет ли теперь у меня сонный паралич, есть ли кто-то еще в моей комнате. В итоге засыпаю с мыслями, что, если кто-то и есть, пусть он выгонит пьяного друга моей матери и больше никогда не пустит его в наш дом.

Третий день.

Просыпаюсь под утро с больной головой. В наушниках играет какой-то реп, с трудом пытаюсь вспомнить, когда я его добавлял в свой плей-лист, а главное, зачем. Выключаю и резко осознаю, насколько тишина оглушающая. Подхожу к маленькому зеркалу на стене и вижу огромный синяк на пол-лица, вокруг кожа покраснела, да еще и опухла. Давлю пальцами и ойкаю от внезапной резкой боли. В животе урчит, вспоминаю, что в последние дни ем мало, не хватало еще сильнее похудеть. Так и вовсе исчезнуть можно. Прохожу на кухню и вижу на столе четверть палки колбасы, наверное, этим мать вчера закусывала водку. Отрезаю кусок и засовываю его целиком в рот. Ощущение, будто жую резину, но все же проглатываю и запиваю водой, чтобы смыть склизкий вкус. Решаю проведать мать, захожу осторожно, надеясь, что ее бомжеватый друг уже ушел. Она лежит голая на кровати, сопит, на полу рядом стоят две пустые бутылки из-под водки, на тумбочке валяется горбушка хлеба в окружении роя крошек.

Сегодня пятница, значит, матери нужно идти на работу через два дня. Она работает в сигаретном киоске две недели через две по двенадцать часов. Сама не курит, говорит, что это вредит здоровью, как будто четырнадцать дней запоя не вредят.

На одеяле замечаю два желтоватых пятна и стараюсь не задумываться, откуда они. Беру его кончиками пальцев и накидываю на мать, ведь это абсолютно ненормально — когда сын видит родителя голым. Трясу ее за плечо, стараясь разбудить, но в ответ получаю только хриплое мычание.

— Мам, ма-ам, — делаю голос громче, — просыпайся! Больше нельзя пить, тебе через два дня на работу!

— Встаю, встаю, — бубнит она, но даже не размыкает глаз.

Не отстаю, потому что хочу, чтобы она протрезвела и выгнала своего друга, желательно навсегда.

Обессиленно сажусь на кровать рядом и рычу от безысходности. Жизнь давно превратилась в ад, и я мечтаю закончить школу и уехать из этого города. Может даже поступлю куда-то, а если и нет, то устроюсь работать, сниму квартиру, возможно заведу кота, черного с белыми пятнами. Сижу, прикрыв лицо руками, и озверело представляю, как я заработал много денег, сходил к косметологу, чтобы наконец избавиться от прыщей, еще записался в спортзал, и вот я уже качок, красавец. Знакомлюсь с девчонками, нахожу ту самую и живу с ней до конца времен. Не умираю рано, как отец, а она не начинает пить, как мать. Вдруг вспоминаю про дневник Незнакомки. Порываюсь взять блокнот и прочитать следующий день, но останавливаю себя, думая, что самое сладкое нужно оставить на вечер. Удивительно, но сейчас у меня нет никого, кроме нее, точнее кроме плавных букв с завитушками и узоров-ромбиков на полях.

— Андрей, а почему ты дома? Который час? — мать поднимается, садится, прислоняясь к изголовью, прикрывает грудь одеялом, как будто я ее не видел — одна сиська ниже другой, и смотрит чуть в сторону острым соском. Уже почти год, как меня не трогает подобная картина, хотя, наверное, должна.

— Семь утра. Семь двадцать, — отвечаю я, кидая взгляд на экран телефона, — вот, принес тебе.

Протягиваю стакан воды из-под крана, зная, что у нее похмелье, все равно попросит принести попить. Она осушает мутноватую жидкость в два глотка и морщится, наверное, от головной боли.

Мать разглядывает меня, а я отворачиваюсь в сторону и чуть опускаю голову, стараясь прикрыть синяк волосами.

— Кто ж тебя так? Надеюсь, не…? — она замолкает на полуслове.

Отрицательно мотаю головой, понимая, что она имела в виду своего ухажера.

— У тебя волосы, как у твоего отца, темно-русые и жесткие, — почему-то говорит мать, а мне становится противно, и тошнота подкатывает к горлу.

— Пожалуйста, не пей больше, — говорю я с мольбой в голосе, а она тянет кривую улыбку.

Покидаю квартиру, вздыхая с облегчением, запах алкоголя и пота въелся в нос и до сих пор витает перед лицом, хотя свежий воздух понемногу растворяет его. Выхожу на улицу, и в глаза тут же ударяют солнечные лучи. Жмурюсь, в очередной раз ругая себя и весь мир за разбитые очки. Достаю из кармана старые очки в толстой оправе, которые перестал носить из-за ухудшения зрения. В них мир нечеткий, но я уже могу отличить дерево от прохожего.

В руках трепыхается пакет, в нем всего пара тетрадок и ручка. Если мои враги опять нападут, то не жалко им это добро отдать. А лучше засунуть его прямиком в их глотки. На середине пути замечаю осколки от очков и горько усмехаюсь, намеренно наступая на стекло. Пара школьников из началки пробегает мимо, размахивая рюкзаками и громко смеясь. Думаю о том, что их ждет в будущем, потому что я тоже несколько лет назад бегал также радостно и беззаботно, а буквально недавно хотел самоубиться.

Хлопок по спине возвращает меня в реальность, вздрагиваю, отчетливо представляя Виктора и Белого, готовая к новым побоям щека начинает ныть.

Оборачиваюсь и не сразу узнаю пухлого Санька с растянутыми в улыбке губами.

— Особо не спешишь, — комментирует он высоким голосом, как будто специально подстраивается под женский, но я знаю, что так он говорит всегда.

— Было бы куда спешить, — усмехаюсь я и поправляю сползающие к кончику носа очки.

— Мы с Машкой и Светкой хотим сегодня прогулять. Солнце какое, впервые за две недели вылезло, — щебечет Санек, а я не понимаю, к чему весь этот разговор.

Киваю и отворачиваюсь,