Четыре дня до отъезда:

Козларич собрал батальон на плацу за штабом, чтобы объяснить, где в Багдаде они будут базироваться. Выпал снег, было холодно, солнце садилось; он сказал, что скоро они окажутся поблизости от Садр-Сити — печально известного багдадского трущобного района, рассадника боевиков. Окружавшие его солдаты придвинулись ближе, чтобы лучше слышать, и, когда он, повысив голос, произнес слова «миленький такой дерьмовый поганый райончик», они отразились эхом от льда и окружающих зданий, еще больше усиливая ощущение холода.

— Это не игра, ребята, — сказал он. — Вы много чего насмотритесь за этот год. Увидите жуткие вещи. Увидите то, что будет вам непонятно… Пришло время взять в Ираке свое, и мы свое возьмем, но сделаем это дисциплинированно, как делаем всё и всегда… Я на все сто уверен в ваших возможностях, на все сто… И наконец вот что: этот уик-энд у вас последний, всем это ясно? Поэтому звоните родителям, любите своих близких, сосредоточьтесь на них на этот уик-энд. Самое позднее с вечера вторника, когда вы сядете в самолет и он поднимется в воздух, вы будете сосредоточены на одном — на победе в войне, которую ведет наша страна.

Пауза — она продлилась ровно столько, чтобы слово «страна» перестало раскатываться эхом; затем — одобрительные крики солдат, долгие, громкие, во весь голос, после чего все двинулись в помещение, наполняя его зимним запахом парней, пришедших со снежного воздуха.

Один день до отъезда:

В доме Козларича дети бегали с купленными в последний уик-энд мягкими игрушками. Каждое из животных было снабжено запоминающим устройством, и отец записал там короткие сообщения, чтобы дети весь год, играя, слушали его голос: «Привет, Джейкоб. Я люблю тебя». «Привет, Гаррет. Я очень-очень тебя люблю». «Я люблю тебя, Аллигатор». Уменьшительное имя Алли принадлежало семилетней Александре Тейлор Козларич, которую назвали так потому, что инициалы АТК ассоциировались у отца со словом «атака». Старшая из троих, она была, кроме того, наиболее чутка к происходящему. «Я не хочу, чтобы ты уезжал», — сказала она в какой-то момент, а когда отец пообещал ей: «Со мной ничего не случится, а если даже и случится, с тобой так и так все будет в порядке, потому что я так и так буду за тобой приглядывать», она сказала ему на это: «Тогда я убью себя, чтобы мы были вместе». Она забралась к нему на колени, а между тем пятилетний Джейкоб и трехлетний Гаррет, еще не доросшие до таких переживаний, продолжали бегать по дому и колошматить друг друга своими мягкими игрушками. Что касается Стефани — у нее внутри шла своя война, война с картинками, которые лезли в голову. «Серость. Унылость. Жить там очень тяжело» — вот как ей виделось место, куда должен был отправиться муж. Она отслужила свое в армии после окончания Уэст-Пойнта и знала, как ограждать себя от излишней сентиментальности, но в голове возникла новая картинка: свежий труп солдата. Между тем Козларич, глядя на семью и немножко поддаваясь пресловутой сентиментальности, говорил:

— Это, я вам скажу, очень сложная война. Конечный итог, я считаю, конечный итог в Ираке должен быть таким: чтобы иракские дети могли идти на футбольное поле и играть там в мяч без опаски. Чтобы родители спокойно, ничего не боясь, отпускали детишек играть. Как у нас в Америке. Чтобы можно было выйти из дома, делать, что тебе хочется, и не бояться, что тебя похитят, что к тебе пристанут и всякое такое. Так, по-моему, во всем мире должно быть. Возможно это или нет?

День отъезда:

Солдаты должны были явиться на батальонную парковочную площадку не позже часу дня, и в 12.42 уже начались первые объятия с родными. Руки были все так же крепко переплетены и в 12.43, а в 12.45 кое-где уже плакали, в том числе в одной из машин: там, прислонясь к двери и закрыв руками лицо, неподвижно сидела женщина, солдат тем временем курил снаружи, опираясь на багажник. И так продолжалось долго.

Солдаты курили. Поправляли бронежилеты. Забирали со склада оружие. Ждали с женами, подругами, детьми, родителями, дедушками, бабушками и то и дело поглядывали на часы. Один солдат все никак не мог перестать целовать девушку, которая стояла на цыпочках; Гитц между тем приказал своему взводу потихоньку закругляться с прощаниями; другой солдат между тем клал в родительскую машину вещи, которые не брал с собой, в том числе ковбойские сапоги, у которых верх был выкрашен в красивый голубой цвет. Дело уже шло к вечеру, когда появился Козларич со Стефани и детьми. «Дрянь денек, ничего не скажешь», — промолвил он, и, когда Алли начала плакать, это никому настроение не улучшило. Он попрощался с родными у себя в кабинете. Сажая их в машину, еще раз с ними попрощался. Но они не стали уезжать сразу, просто сидели в машине, и тогда он опять с ними попрощался и вернулся в свой кабинет. Последние часы перед отъездом.

Фотоснимки семьи — упакованы. Запасной медицинский жгут — упакован. Запасной эластичный бинт — упакован. Он выглянул в окно. Жена с детьми уехала. Он погасил свет, закрыл дверь, вышел наружу и отправился со своими солдатами в ближний спортзал дожидаться автобусов, которые должны были доставить их на аэродром.

Стемнело.

Вот и автобусы.

Солдаты встали и двинулись на выход, и Козларич, когда они по одному проходили мимо, хлопал их по спине.

— Готов? — спрашивал он.

— Так точно.

— Все нормально?

— Так точно.

— Готов стать героем?

— Так точно.

Один за другим они выходили к автобусам, пока наконец в зале не остался только один солдат, с которым Козларич мог перекинуться словом. «Готовы мы воевать?» — спросил он себя. И тоже вышел.

С автобуса на самолет. С самолета на другой самолет. Потом еще один самолет, потом вертолеты, и вот наконец они прибыли туда, где им предстояло провести год, — не в «зеленую зону» с ее мощеными улицами, дипломатами и дворцами, и не на ту или другую из больших военных баз, куда, бывало, заглядывали конгрессмены подивиться на Тасо Bell[4]и быстренько упорхнуть. Компактная «передовая оперативная база» (ПОБ) Рустамия, куда их доставили, была вне досягаемости конгресса и Тасо Bell; о том, где она находится, некоторые из них получили представление еще в Соединенных Штатах, глядя на карту. Вот Ирак. Вот Багдад. Вот река Дияла, по которой проходит восточная граница Багдада. А вот здесь, поблизости от неровной речной петли, которая всегда готовым поржать девятнадцатилетним парням напомнила очертаниями собачью задницу, им и предстояло жить.

Когда они оказались на месте, втиснутые в полуторатысячную гущу солдат из других батальонов, сравнения могли быть только с чем-то еще худшим. Все в Рустамии было цвета грязи, и все воняло. Восточный ветер нес с собой запах свежего дерьма, западный — гарь от сжигаемого мусора. Ни с севера, ни с юга ветер в Рустамии не дул никогда.

Они испытали это на себе сразу, едва приземлились. Воздух был такой, что перехватывало горло. Они мигом покрылись грязью и пылью. Поскольку они прибыли глубокой ночью, не видно было почти ничего, но вскоре после рассвета несколько солдат залезли на сторожевую вышку, украдкой выглянули за камуфляжный брезент, и их поразил обширный ландшафт из мусорных куч, многие из которых горели. Перед отправкой им говорили, помимо прочего, о том, что самую большую опасность для них в этой части Багдада будут представлять самодельные взрывные устройства (СВУ) около дорог. Им говорили еще, что СВУ часто прячут в кучах мусора. Тогда это не слишком их обеспокоило, но теперь, когда они смотрели со сторожевой вышки на акры мусора, который ветер гонял по пустырям, на пепел, на столбы дыма, — обеспокоило, и еще как.