Он откашлялся.

- Прошу прощения, капитан...

- Он уже мертв, - сказал Стрингфилд, как будто Тайлер вслух высказал свои вопросы. - Мне просто нужно убедиться.

То, как он говорил, ясно давало понять, что никакого дополнительного обсуждения не будет. Тайлер кивнул, заткнулся и продолжал вести машину, смирившись с тем, что он может никогда не узнать, что произошло на самом деле.

Солнце уже садилось, когда они добрались до участка грунтовой дороги, где им пришлось остановиться. Сказав капитану выходить и объяснив, что остаток пути им придется пройти пешком, Тайлер открыл бардачок и достал фонарик. Он надеялся вернуться до наступления темноты, но на всякий случай решил перестраховаться.

Стрингфилд громко ахнул, когда они наконец добрались до лачуги. Еще не стемнело, но тени уже удлинялись. Им обоим потребовалось некоторое время, чтобы заметить, что в дверях стоит мальчик из Сальвадора. Он широко улыбался. В угасающем свете его зубы казались ослепительно белыми.

- Оставь нас, - приказал Стрингфилд.

- Вы хотите, чтобы я подождал?..

- Уезжай!

Вытащив пистолет, капитан двинулся вперед, а мальчик растворился в темноте внутри маленького здания. Стрингфилд шагнул внутрь, и дверь за ним закрылась.

Мне по-прежнему не нравится эта дверь, подумал Тайлер.

Из хижины донесся одиночный выстрел.

Затем наступила тишина.

Он постоял там несколько мгновений, ожидая, не откроется ли дверь снова, не выйдет ли кто-нибудь из них, но не было ни движения, ни звука, только солнце продолжало садиться на западе. Даже окружающая среда была неподвижна: ни ящерица, ни птица, ни жук не выдавали своего присутствия. Он подумал было подойти к лачуге, открыть дверь и заглянуть внутрь, но в конце концов решил, что лучше ничего не знать.

Включив фонарик, не оглядываясь, Тайлер вернулся к джипу.

Он решил, что завтра же уволится и найдет другую работу.

И поехал один сквозь сгущающуюся тьму обратно тем же путем, каким и приехал. 

Ⓒ A Boy from El Salvador by Bentley Little, 2020

Ⓒ Игорь Шестак, перевод, 2020

Чудо

Это была не фигура Девы Марии на оконном стекле или на кафеле в душе, это была не статуя индуистского бога Ганеша, пьющая молоко.

Это был камень, поющий оперу.

Явная бессмысленность чуда, отсутствие связи с основными религиями - именно это и беспокоило всех. Другие так называемые чудеса были столь же бессмысленны, но за ними стояла мифология; обычные зрители и верующие все-таки могли вложить хоть какой-то смысл в бессмысленность силуэта, якобы напоминающего классические  художественные изображения библейских фигур.

Не то что камень.

Явный реализм чуда вызывал у людей беспокойство. Оно не было неопределенным, двусмысленным или открытым для интерпретации. Это было конкретное, осязаемое, реальное, измеримое явление. Оно было тем, чем оно было, и его нельзя было спутать ни с чем другим.

Кроме того, камень не следовал никакому расписанию, не выступал по команде, а разражался песней, когда хотел.

Это тоже вызывало тревогу.

Это был современный камень, в том смысле, что он игнорировал мелодраматические стереотипы девятнадцатого века в пользу сериализма и минимализма, и других, более современных оперных форм. Некоторые эксперты предположили, что его цель - познакомить людей с новой музыкой, рассказать общественности о важности и жизнеспособности современного искусства. Другие пытались разобраться в тексте его либретто, ища какое-то сообщение или связное послание в словах, выбранных им для исполнения. Они думали, что таким образом, возможно, он пытается общаться.

Оуэн ничему из этого не верил. Это был его камень, и он знал его лучше, чем кто-либо другой. Оуэн обнаружил его в своем холодильнике однажды мартовским утром на своем ранчо в южном Колорадо. Он жил один, никогда не был женат, и как раз собирался взять немного яиц и молока, чтобы приготовить тесто для блинчиков, когда увидел камень, лежащий на средней металлической полке холодильника рядом с кувшином апельсинового сока. Оуэн потянулся за ним, гадая, что это такое и как сюда попало, и камень запел, глубоким низким басом на каком-то иностранном языке.

Испугавшись, он захлопнул дверцу холодильника и отшатнулся, наткнувшись на кухонный стол. Возможно, даже закричал; он не был в этом уверен на сто процентов. Камень продолжал петь, его голос был четким, но приглушенным стенками холодильника. Оуэн попятился, обогнул стол и вышел из кухни, задаваясь вопросом, что, черт возьми, ему с этим делать. В тот момент ему как никогда хотелось, чтобы рядом был кто-то еще - его родители, жена, сожительница, кто-нибудь, не важно, кто, - но он был совсем один, а город находился в двадцати милях от дома.

Несмотря на то, что он был в одних кальсонах, его первым порывом было схватить ключи, выбежать к грузовику и уехать. Вся эта ситуация напоминала сцену из фильма ужасов, и он понятия не имел, что с этим делать. Это был не вор, не медведь, не какая-то физическая угроза, в которые он мог бы выстрелить. Это было нечто за пределами его понимания. Он понятия не имел, что здесь происходит. В его доме могли быть привидения. Или он сам мог быть одержим.

Но страх выставить себя дураком был даже сильнее, чем его страх перед камнем. Если он помчится в город и вызовет полицию и священника, то когда они вернутся, в холодильнике явно ничего не будет, кроме молока, яиц и масла. Ни с его-то счастьем.

Он снова прокрался назад, ко входу в кухню. В комнате царила тишина. Не было слышно ни звука.

Затем камень снова запел, на еще одном языке, его голос по-прежнему был приглушен стенками холодильника. Оуэн быстро ретировался, бросившись через столовую в гостиную.

Надо звонить 911, подумал он. Вот что он должен сделать. Позвонить властям, пусть они приедут и разберутся, что здесь происходит.

Он поспешил к телефону, снял трубку, уже начал набирать номер, но потом вернул трубку на место, даже не дождавшись ответа. Что он им собирался сказать? Неужели он действительно хотел вызвать на ранчо полицию, потому что в его холодильнике пел камень? Что в этом такого угрожающего?

Что в этом такого угрожающего?

Он не знал. На самом деле, ничего. Он был напуган, потому что это было необычно, потому что это было неожиданно, потому что это было что-то, о чем он никогда раньше не слышал и с чем никогда раньше не сталкивался, а совсем не из-за чего-то, по своей сути пугающего.

С опаской, он вернулся на кухню. Приглушенное пение все еще доносилось