— Кто пролил чернила на пол? Это ты, Мэри?

— Не знаю, мисс Броди.

— Подозреваю, что ты. Никогда не встречала такой неловкой девочки. Кстати, если тебе неинтересно то, что я рассказываю, будь добра, сделай, по крайней мере, вид, будто тебе интересно.

И это были дни, которые позднее, оглянувшись назад, Мэри Макгрегор сочтет самыми счастливыми днями своей жизни!

У Сэнди Стрейнджер уже в то время было предчувствие, что в будущем эти первые школьные годы окажутся самыми счастливыми годами ее жизни, так она и сказала в свой десятый день рождения лучшей подруге Дженни Грей, которую пригласила к себе домой на чай. Коронным блюдом праздника были ананасные кубики со сливками, а коронным удовольствием дня — то, что девочек предоставили самим себе. Для Сэнди дотоле неведомый ананас воплощал аромат и вид счастья, и прежде чем начать орудовать ложкой, она долго и пристально разглядывала крохотными глазками бледно-золотистые кубики, а острый вкус, который она ощутила на языке, показался ей вкусом особого счастья, какое не имело ничего общего ни с едой, ни с той безотчетной радостью, какую испытываешь во время игры. Обе девочки сливки оставили напоследок и зачерпывали их теперь полными ложками.

— Девочки, вы у меня будете сливками общества, — сказала Сэнди, и Дженни, не сдержав смеха, едва успела прикрыть платком рот, из которого брызнули эти самые сливки. — Ты знаешь, — добавила Сэнди, — когда-нибудь мы будем вспоминать эти дни как самые счастливые в нашей жизни.

— Да, так принято говорить, — отозвалась Дженни. — Всегда говорят: берите от школьных лет все, что возможно, потому что никогда не знаешь, что ждет впереди.

— А мисс Броди говорит, что лучшие годы — это годы расцвета, — напомнила Сэнди.

— Да, но у нее никогда не было семьи, как у наших родителей.

— Зато у них не было расцветов.

— Зато у них есть половая жизнь, — возразила Дженни.

Девочки помолчали, для них это было пока шокирующим открытием, которое они сделали совсем недавно и все еще не могли в него поверить; само звучание слов и их значение завораживали новизной. Потом Сэнди сказала:

— На прошлой неделе у мистера Ллойда родился ребенок. Для этого они с женой должны были жить половой жизнью.

Эту мысль было легче переварить, и девочки визгливо захихикали в розовые бумажные салфетки. Мистер Ллойд преподавал рисование в старших классах.

— Ты представляешь себе, как это происходит? — шепотом спросила Дженни.

Сэнди, постаравшись мысленно нарисовать нужную картину, сощурила глаза, от чего они стали еще меньше.

— Он должен был быть в пижаме, — прошептала она в ответ.

Девочки бурно развеселились, представив себе однорукого мистера Ллойда, всегда торжественно шествовавшего в школу, в пижаме.

Потом Дженни сказала:

— Это делается в порыве мгновения. Именно так это случается.

Дженни была надежным источником информации, поскольку недавно обнаружилось, что девушка, работавшая в бакалейном магазине ее отца, беременна, и Дженни кое-чего наслушалась, пока шла вся эта кутерьма. Когда она поделилась открытиями с Сэнди, девочки предприняли кое-какие изыскания, которые называли своим «исследованием», складывая мозаику из фрагментов недозволенно подслушанных разговоров и тайно прочитанных в толстом словаре статей.

— Это происходит мгновенно, как вспышка, — сказала Дженни. — С Тинни это случилось, когда она гуляла с приятелем в Паддоки. Потом им пришлось пожениться.

— Но ведь порыв должен был пройти, пока она снимала одежду, — усомнилась Сэнди. Под «одеждой» она явно подразумевала панталоны, но в столь научном контексте слово «панталоны» представлялось неуместно грубым.

— Да, именно этого я и не могу понять, — согласилась Дженни.

В комнату заглянула мать Сэнди.

— Веселитесь, детки?

Из-за ее плеча показалась голова мамы Дженни.

— Бог ты мой, — воскликнула она, глядя на стол, — да они тут объедаются!

Сэнди почувствовала себя оскорбленной и униженной, как будто главный смысл ее праздника состоял в еде.

— Ну, а что вы собираетесь делать теперь? — спросила мать Сэнди.

— Сэнди одарила ее исполненным потаенной ярости взглядом, который говорил: ты обещала, что мы будем сами по себе, а обещание есть обещание, ты прекрасно знаешь, что это очень плохо — нарушать обещания, данные детям; не сдержав своего обещания, ты можешь разрушить всю мою жизнь, в конце концов, это мой день рождения.

Мать Сэнди ретировалась, уводя с собой и маму Дженни.

— Давайте предоставим их самим себе, — сказала она. — Веселитесь, детки, не будем вам мешать.

Сэнди иногда испытывала неловкость оттого, что ее мать была англичанкой и называла ее «деткой», не так, как эдинбургские матери, которые говорили «дорогая». У мамы было кричаще шикарное зимнее пальто, отороченное пушистым лисьим мехом, как у герцогини Йоркской, в то время как другие матери носили твид или в крайнем случае ондатру, которая служила им всю жизнь.

Шел дождь, и земля была слишком мокрой, чтобы идти заканчивать рытье туннеля в Австралию, поэтому девочки перенесли стол со всеми праздничными деликатесами в угол комнаты. Сэнди откинула сиденье стульчика для рояля и достала из устроенного под ним ящичка спрятанную между двумя пачками нот тетрадь. На первой странице тетради значилось:

Это было сочинение, пока не законченное, о возлюбленном мисс Броди — Хью Каррутерсе. Как оказалось, его не убили на войне — в телеграмму закралась ошибка. Он вернулся с полей сражения и приехал в школу в поисках мисс Броди, но первым встретившимся ему человеком была директриса, мисс Макей. Она злобно сообщила ему, что мисс Броди не желает его видеть, потому что любит другого. С горьким страдальческим смехом Хью удалился и нашел себе пристанище в хижине, прилепившейся к скале высоко в неприступных горах, где его, с ног до головы облаченного в кожу, в один прекрасный день обнаружили Сэнди и Дженни. На данном этапе повествования Хью держал Сэнди в плену, а Дженни удалось бежать под покровом ночи, и она в кромешной тьме пыталась найти дорогу в горах. Хью собирался за ней в погоню.

Сэнди достала из буфетного ящика карандаш и продолжила: