Или наоборот отворачиваешься от трещин и смотришь на те места вашего брака, где трещин еще не появилось. И вроде как легче.

Но даже закрыв глаза и отвернувшись, слышишь тот самый треск. Это как сидеть в разрушающемся доме, зная, что соседний подъезд уже развалился.

И тогда закрадывается мысль, вдруг отец правильно сделал, что ушел? Вдруг это единственный выход? Вдруг лучше поздно, чем никогда?

До отца не дозвониться. Он прислал смс «Прости меня, Нина». И больше ничего.

Мама была в неистовой ярости. Она порезала и сожгла все вещи отца.

Нине очень хотелось поговорить с отцом, расспросить его. Они всегда были на одной волне, находили общий язык. Даже в последние годы, когда отец, как рассказала мама, уже жил на две семьи, Нина ничего не замечала. Тихий, добрый человек. Всегда все в дом. Когда он успевал? Как жила та, к которой он приходил урывками? Ждала его? О чем он говорил с ней? Рассказывал ли о дочери, о своей жене? Как они познакомились, как решились стать любовниками? Вопросы ворохом летали в голове у Нины. А ответа не было. Ответом стала только одна смс «Прости, Нина». И молчание. Молчание – знак согласия.

Вечером Нина бродила по дому, вытирала зеркала. Разбиралась в комнате старшей дочки, которая на следующий день должна была вернуться из лагеря. Раскладывала ее вещи в комоде, в котором все превращалось в дичайший бардак.

И постоянно заглядывала в мессенджер – ждала сообщений.

Нина очень любила детей. Алину – строптивую, одаренную, умную принцессу. И Богдана – нежного, ласкового мальчика, такого открытого этому миру. И если Алина шла по жизни как дикая кошка, крадучись, подолгу отсиживаясь в засадах, то Богдан бежал нараспашку, радостно топая и хлопая, он был готов любить каждого встречного в мире. Такая в нем была особенность.

Нина любила своих детей до слез умиления и вины. Иногда терзания по этому поводу были невыносимы. С ними сталкивается каждая мать, успокаивала себя Нина. Она была разумной женщиной.

С утра Нина поехала забирать Алину из лагеря.

– Как отдохнула?

– Норм.

– Понравилось?

– Да.

– А что именно понравилось?

– Мам, ну что за тупые вопросы! Я не хочу сейчас разговаривать. Все норм, мам, без зашквара. Давай помолчим лучше, чтобы не ругаться. Я музыку послушаю.

Нина с дочкой ехали в машине. Алина, внезапно повзрослевшая, сидела рядом. В наушниках у нее играл трэш. Истошные крики исполнителей тонули в общем грохоте так называемой музыки.

Об этом никто не предупреждает. Конечно, есть люди с грустными глазами, которых ты старался не замечать раньше. Они иногда говорят о том, что их дети стали подростками. Это какой‑то другой сорт людей, к которым, тебе кажется, ты никогда не примкнешь. Ведь ты сам недавно был подростком и все помнишь, и уж эту проблему ты точно решишь.

Одно дело объяснить глупому малышу, что ему нельзя грызть провод. А другое дело – с подростком, уже соображающим родным человеком, поговорить на равных. Конечно же, про провод сложнее, думаешь ты.

Дальше ты живешь себе потихоньку, растишь свое любимое дитя, чувствуешь себя молодой, не ребенком, но свеженькой. Решаешь задачи этой совсем недавно начатой жизни.

Но внезапно твой ребенок становится подростком. Всё действительно происходит неожиданно. И ты уже старик. Конечно, все это только в глазах ребенка, но эти глаза смотрят с такой болью и непоколебимостью, что нет сил. Ты уже – то самое поколение, которое ничего не понимает в современности, на тебя заведено дело с огромнейшим компроматом. В ребенке зарождается недоверие. И так дико странно, что у твоего родного дитя есть секреты и темы, на которые он уже не хочет с тобой разговаривать, потому что ты из другой стаи – из стаи родителей. И кажется, ну, ладно мои родители тогда бы не поняли, а я‑то пойму. Но нет. И видишь, как любимое чадо откололось и поплыло своим собственным курсом, не слушая советов и набивая первые, уже не совсем детские, шишки. Сердце рвется. Только и успеваешь повторять: «Это пройдет, это пройдет, это пройдет».

Алина была непростой девочкой. С детства имела свой взгляд на вещи. Удивительно, но она как будто знала какую‑то очень важную, очень страшную, очень большую тайну мира. Характер у нее получился трудный. Особенно цепляло неуместное правдорубство. Она говорила людям в лицо то, что думала о них, об их поступках, о том, как стоило бы себя вести. И никогда об этом не жалела, как и не жалела людей.

Однажды Нине позвонила учительница младших классов. Учительница плакала и жаловалась на Алину. Алина ушла из класса, сразу же как прозвенел звонок. Учительница еще не успела додиктовать домашнее задание и остановила Алину в дверях.

– После звонка я уже не принадлежу школе, я принадлежу родителям. Если вы не успели что‑то рассказать, то это ваши проблемы, – сказала Алина и вышла из класса.

Нина ходила в школу, успокаивала учительницу, извинялась. Алину водили на разные психологические школьные тестирования, пытались как‑то ее типировать – все без толку…

И таких случаев было не один, не два. Родные поддерживали Алину в ее свободе высказываний. Мягко журили, но больше восхищались. И это все, как сейчас казалось Нине, шло дочери не на пользу.

– Я слушаю только мужчин из моей семьи, а ты мужчина не из моей семьи, – отвечала Алина сделавшему ей замечание гостю.

Однажды Алина пришла к директору школы. Частная маленькая школа, где старались найти индивидуальный подход к каждому ученику. Так вот, Алина пришла к директору школы и сказала:

– Так, я больше на уроки ИЗО ходить не буду, потому что я вашу учительницу по ИЗО ненавижу.

Алина рисовала на уроке рыбу, рыбы – тема урока. По плану у рисунка должен был быть фон, но Алина думала иначе, она хотела рыбу на белом. Учительница настаивала на фоне, Алина упорно не хотела рисовать задний план. Вышла из класса – и прямиком к директору.

И снова Нину вызывали в школу. Снова расшаркивания и защита дочери перед несовершенной образовательной системой.

Эти случаи пересказывали за семейными ужинами, передавали гостям. Алинина дерзость принималась в семье как диковинное животное, как аллигатор в квартире. И до какой‑то поры все удерживалось в рамках благополучия. Когда именно произошел сбой, Нина не помнит.

«Наверное, все было бы иначе, если бы не развод», – думала Нина. Все могло бы сложиться для Алины совсем по-другому, если бы Нина не развелась со своим первым мужем. Если бы у Алины был отец. Тогда, возможно, не было бы этой бездны, куда, как казалось Нине, проваливается ее дочь.

С появлением нового мужа и брата (что особенно повлияло на Алину) в отношения матери и дочки пришел разлад. Постепенно крался он в их сердца. И сначала этого никто не хотел замечать. Из лучших побуждений. Алина все больше времени проводила в своей комнате, все дольше сидела в интернете, все дальше уходила в свое, совсем не ведомое Нине плавание.