Петухов скоблил Бурю до изнеможения, такого туалета ей еще не устраивали. Покладистая кобылка покорно терпела. Костя старательно расчесывал пышную гриву, выбирал репьи. Подошел Говорухин, посоветовал:

— По крупу щеткой проведи. Пыльный.

— Может, этой трясунье заодно и подхвостницу подмыть? Тащи скипидар!

— Сперва на себе попробуй… Закуришь?

Петухов затянулся горьковатым дымком, проводник все приглядывался к нему.

— Смурной ты какой-то, Кинстинтин. Хвораешь?

— Здоров. Муторно мне, Пишка. Письмо сегодня получил, люди на фронте жизни кладут, а мы здесь на солнышке загораем.

— Ну уж нет! Гнешь через дугу.

— Знаю, знаю, скажешь, на других заставах жарко. Нарушителей ловят, банды отбивают. Не спорю. Честно говоря, завидую я ребятам, которые на тех заставах служат, они дело делают, а мы? Я очень внимательно слушаю сообщения о подвигах пограничников других застав, других — понимаешь? Все, что происходит, происходит где-то очень далеко, за сотни километров, до нас даже эхо стрельбы не доносится. А к нам кто полезет? Тайга, горы…

— Не, Кинстинтин, ты не прав. Неужто ничего не слыхал про нашу заставу?

— Почему «не слыхал»? Замполит рассказывал много интересного. Только это когда было? В одна тысяча девятьсот лохматом году? А сейчас — сонное царство. Так и проживем без выстрела до самой победы.

— Хорошо бы… Только навряд…

II

ГОВОРУХИН И ДРУГИЕ

Проводник Говорухин любил вкусно поесть, вдосыт попить белой сибирской бражки. Еще любил свою овчарку Нагана да трехлинейку, из которой без промаха низал любую цель. И, конечно, любил тайгу, но эта любовь — особая.

Он вырос в глухих лесах Вологодчины. Отец и дед белковали, Пишка месяцами пропадал в тайге, не ведая иной жизни. Охотничал сызмальства: не просто гулял с ружьем и лупил все, что мохнато: охотник прежде всего добытчик, тем и кормится. Зряшно пулю не тратит.

Белку бить — душе тяжко: махонькая, беззащитная и к человеку добра. Осенью шарят по лесу шишкари-кедровики, белкины тайники вынюхивают, орехи выгребают дочиста. Зверинка все лето собирала, на зиму припасала, а запасы ее раз — и под метлу. Зверинке бы обидеться, озлиться, а она льнет к людям, шишки, снежные комья на охотника роняет: заигрывает. И приручается легко; верит человеку, а ее, бедолагу, бьют тысячами. На шубы, шапки. Но все же это охота. И копалуху или пару косачишек[9] свалить — праведное заделье: на жарево. Но ежели кто сдуру шарахнет по ронже[10] или черному дятлу…

Хороша дальневосточная тайга!

Говорухин бродил в окрестностях заставы, видел, как роятся кусучие дикие пчелы, бесшумно крадется к птичьему гнезду невыкунившийся[11], линялый соболь, как плывут против течения к нерестилищу усталые, избитые о камни лососи, как растет трава, распускаются яркие цветы, как туман, истлевая, оседает на листьях крупными дрожащими каплями.

Говорухин понимал толк в лекарственных травах и растениях, знал, когда и как их собирать, каким способом сушить и сохранять корешки, цветы, листья. Умел приготовить целебный отвар. Смешивая семена, насыпал в выпрошенный у лесника на кордоне обливной глечик[12], заливал водой, размешивал, накрывал фанеркой, источенной пулями (к ней прикалывали на стрельбище мишени), и, не долгое время потомив в печи, оставлял мокнуть. Затем кипятил, вызывая ехидные замечания повара, процеживал сквозь марлю, отжимал. Снадобье было готово.

Свои сокровища Говорухин держал в мешочках, сшитых из застиранных портянок. На каждом бирка с надписью химическим карандашом: «Тысячелистник». Сердцебиение, сильные боли в желудке, вздутие живота. «Дудник лесной». Потогонный, мочегонный, ветрогонный. Но пограничники — ребята ражие[13]; сердцем, желудком и прочими недугами не страдали, живот ни у кого, как на грех, не вздувался, на учениях с них и так сходило семь потов, не говоря о прочем, а потому и «дудник лесной», и другие снадобья хранились в каптерке без надобности. Исключение составляли сушеные ягоды — заварка вместо чая, да изредка, если кто-нибудь из бойцов простуживался или обдирался о колючий кустарник, Говорухин, очень довольный тем, что может наконец применить свои лекарства, готовил жаропонижающее питье, прикладывал к царапинам холодные листья подорожника.

Из-за приверженности к народной медицине проводник постоянно ссорился с фельдшером, человеком высокообразованным и потому самоуверенным. Фельдшер яростно поносил доморощенного лекаря: шарлатан! От травок вред один. Современная наука сено-солому отметает.

Говорухин в ответ посмеивался.

Оскорбленный фельдшер накатал рапорт начальнику заставы, кляня «методику повивальных бабок» и «шаманские приемы, коими невежды морочат доверчивых людей». Капитан Зимарёв начертал на рапорте туманную резолюцию: «Переговорить», чем заведомо поставил себя в неловкое положение, — неделю назад Говорухин свел ему зловредный фурункул.

— Чиряк[14], ерунда! Эти листочки приложите, и пройдет.

Когда проводник пришел просить добавку к собачьему рациону, Зимарёв начал издалека:

— Как Наган, не болеет?

— Что вы, товарищ капитан! На границе хворать не положено, тем более я в медицине разбираюсь. Честно говоря, не понимаю, зачем нам фельдшер нужен?

— Медработник на заставе предусмотрен штатным расписанием. А как твой пес работает?

— Как всегда — заинтересованно. Вы же знаете.

— Как не знать, — усмехнулся Зимарёв. — Личность известная. Ладно, насчет добавки я распоряжусь. И вот что, товарищ Говорухин: ты со своими травками-муравками не очень колдуй…

— Фельдшеришка накапал? Ах, змей!

— Ну, ну, без эмоций. И принеси-ка мне еще подорожник.

— Неужели опять проклюнулся?!

— Новый вырос. Застудился я на протоке. Когда контрабандистов ловили. Тащи быстрей!

— Сей момент!

Хороший пограничник, подумал Зимарёв, когда проводник ушел. Только что с границы вернулся, а свеж как огурчик, хоть снова посылай. А какой слухач!

По весне, когда вязкий, ноздреватый снег еще держался в низинах, прорвался через границу нарушитель. Его ждали, накануне из отряда пришла ориентировка, и застава приготовилась к «приему». Нарушитель по тонкому, изъеденному полыньями льду пересек Тургу, нырнул в туман, клубившийся в глубоком распадке, и затаился.

Пограничники вышли на поиск. Собаки взяли след, но зачихали, повизгивая, — опытный враг присыпал следы «адской смесью»: йодоформ, молотый перец, перемешанный с табаком. Оторвавшись от преследователей, нарушитель выжидал: пограничники покрутятся и уйдут, но начальник заставы, разгадав замысел врага, приказал тревожной группе продолжать поиски, а сам с двумя бойцами двинулся берегом реки.

Внезапно идущий впереди Говорухин остановился.

— Тут он…

Кустарник не шелохнется, тихо, даже птицы умолкли. Проводник указал на отдельно растущий куст, который чуть заметно вздрагивал.

— Дышит…

Не успевшего выхватить пистолет нарушителя скрутили…

Костя томился.

Перечитал все книги в библиотеке, осваивая старенький баян, проявил незаурядное терпение и упорство. Ветхий, с оббитыми углами инструмент натужно сипел порванным мехом, нудно пищали западавшие «пуговки», приводя невольных слушателей в состояние тихой ярости.

— Убирайся со своей