— Эй, москвич, отнеси лушпайки[28] свиньям.

Костя обозлился, но вида не подал.

— С удовольствием выполню ваше приказание. Но только в другой раз. А если по каким-либо причинам не получится, то когда-нибудь обязательно. Вот такие пирожки, полупочтенный.

Повар покрылся бурыми пятнами — во дворе пограничники кололи дрова.

— Ты, умник! Дурочку не ломай. Тащи ведра живой ногой. Ну!

— Сию минуту! — Схватив ведра, Костя помчался к сараю.

Довольный Груша почесал тугой живот

— Вот так-то лучше, герой войны.

Запыхавшийся Петухов воротился, волоча полные ведра. Улыбка повара погасла.

— Не признали меня свинки, отвергли. Придется вам самому. Вы им ближе, родней.

— Ты, остряк-самоучка, у меня добавки попросишь! — налился горячей кровью Груша.

— Обязательно попрошу. И нальешь как миленький. Приказ нарушать нельзя.

— Какой еще приказ?

— 0227. Фронтовикам в добавке не отказывать никогда. За нарушение — Школа Баянистов.

— Какая еще школа?

— Штрафбат. Понял, сундук с клопами?

Обострились отношения у Кости и с Данченко. Старшина долго, терпеливо присматривался к бойцу, все видел, все замечал, но до поры помалкивал. Кадровый военный, Данченко сочувствовал фронтовику — досталось парню изрядно. На стычки и нелады с пограничниками старшина смотрел сквозь пальцы — стерпится, слюбится. Притрется парень. Однако, когда дело касалось нарушения дисциплины, Данченко спуску не давал никому и вмиг приструнил строптивого новичка, попытавшегося увильнуть от физзарядки

Приятнее других Косте был Говорухин. С проводником есть о чем потолковать, человек не глупый. И об охотничьей жизни занятно врет, и пес у него замечательный. Но с тех пор как старшина отчитал проводника за «панибратство», Говорухин не пускал Костю в собачник.

Нравился Косте и замполит Ржевский — простой, степенный, обстоятельный. Остальных Петухов не замечал.

Пограничники стояли навытяжку. Начальник заставы капитан Зимарёв, смуглый, щеголеватый красавец, сжато обрисовал задачу. Привыкшие к торжественной церемонии, предшествующей выходу на границу, бойцы все же волновались: не просто оправдать доверие родины на ее рубежах. Конопатый ефрейтор Булкин тонко посапывал; когда пошли на пост, Петухов посоветовал:

— Глушитель на румпель[29] поставь, Булочка.

Птичьи глаза ефрейтора округлились еще больше.

— Че ты? Че? А ежели я, к примеру, не могу себя сдерживать? У меня, может, полипы в носу. А тебе смех!

— Кто смеется? Я возмущен! С тобой в «секрет» ходить бесполезно, всех нарушителей распугаешь.

Булкин долго глядел на Костю, наклонив голову к плечу.

— Вредный ты. Так и норовишь укусить.

Костя здорово обиделся.

Шли молча. Шелестела трава, да сердито пошмыгивал носом насупившийся Булкин. Петухову было неловко, вечно ему нужно кого-то подковырнуть. У Булкина, кстати, задержаний побольше, чем у других пограничников, конопатый, коротконогий сопун умеет ловить нарушителей, о нем не раз писали в газетах. Однако принимать пухлощекого коротышку, чьи оттопыренные ушки-лопушки делали его похожим на старательного первоклашку, всерьез Костя не мог.

Подошли к ручью. Булкин ловко перешел на другой берег по скользкому бревну, Петухов перемахнул ручей одним прыжком, затрещали кусты. Булкин поморщился: хорош пограничник, ломится, как медведь сквозь чащу. Петухов покраснел.

Пограничники свернули на дорогу к деревне. Косте наскучило напряженное молчание, и он спросил напарника, куда они идут. Булкин ответил коротко и сухо, что идут, куда приказано.

— Ясненько, — сказал Костя. — Ты, Булкин, до армии кем был?

Ефрейтор насторожился: коварный насмешник Петухов постоянно держал бойцов в состоянии напряжения. Подумав, неохотно ответил:

— Кем и здесь. Киномехаником.

— Так ты, оказывается, кинщик! Ясненько. А как тебя зрители величали, когда лента рвалась?

Булкин промолчал.

Деревня осталась позади, Костя, надеявшийся выпить парного молока, сердито хлестал прутом по голенищу сапога: старший наряда задерживаться не позволил.

— Приставить ногу.

— Есть, товарищ фельдмаршал!

— Ты, Петухов, всякие подобные слова оставь. Не у тещи на блинах… Располагайся, тут побудем.

Жара схлынула, в бледном небе висел жаворонок, лилась щемящая душу мелодия. Проехали колхозницы с сеном, прошли косари, сверкая литовками. Знакомый председатель колхоза — не раз приезжал на заставу — рысил на вороном жеребце, снял картуз, поздоровался. Булкин неохотно прохаживался у обочины дороги взад-вперед, а Костя клял судьбу, занесшую его в глубокий тыл. Недовольно косился на ефрейтора — этого боровка совесть не мучит, уж он-то уверен, что нужен здесь, просто незаменим. Надулся как индюк. Подумаешь, задание государственной важности — охранять проселочную дорогу. Костя, конечно, понимал, что несправедлив, но подчеркнуто серьезный вид напарника раздражал его.

По дороге, волоча облачко пыли, тянулась телега. Старуха в темном платке держала вожжи. Костя оживился.

— Ефрейтор, к бою! На горизонте подозрительный объект. Наверно, замаскированный шпион. Проверим?

— Обязательно. Зайди с той стороны дороги.

Костя расхохотался:

— А ты, Булочкин, юморист. Одобряю.

— Выполняйте приказание!

Ефрейтор вышел на дорогу, поднял руку, старуха натянула вожжи, морщинистое лицо ее расплылось в доброй улыбке.

— Драствуйте. Що, сынки, проезду нема? Мени в Ивановку. Знов учения у вас, чи що?

Булкин подошел к телеге, разворошил солому, шлепнул по свиной туше ладонью.

— Жирный кабанчик. Сала на три пальца. Гаоляном[30] кормили?

— Им годували[31], эге ж. Племянник женится, вот и пришлось не ко времени ризаты.,

— Это верно, мамаша. Кто же летом скотину режет?! К зиме бы… Зимой сальце в самый раз. Конечно, к бутылке…

— Твоя правда, сынок. Тильки Мыкола ждать не схотел, надумал, и все тут. Уговаривали непутевого обождать до осеннего мясоеда[32], а вин уперся, як вол, — приспичило, не иначе. Ну що з ним зробышь?[33]

— Я его понимаю, — согласился Булкин. — Женитьба дело хорошее. И кого же высватал?

— Огуренковых Нюрку. Ивановскую. Девка работящая, бригадирша.

— Знаю Нюру, хорошая девушка. Только черная, как галка.

— Та вы що?! Белявенька вона, а очи карие…

— Верно, мамаша, ошибся я. Спутал.

Костя рассеянно считал разметанные над полем облака: пусть ефрейтор лясы точит. Конечно, на безлюдье и старушка — божий дар, развлечение: на заставе посторонних не увидишь.

— Не боишься, бабка, что кабан твой протухнет? — лениво осведомился Костя — просто так спросил, бездумно.

Но старуха оживилась:

— И верно, сынок, пекло истинное. Самое вёдро[34]. Поеду, как бы не припоздать. Провоняет мяско.

— Провоняется — распухнет, весом прибавит, — балагурил Булкин. — Опять же хозяйке выгода. Ведь на рынок везешь?

— В Ивановку. Кажу же — свадьба. Ну, заболталась я з вами, треба йихаты.

— Поедем, мамаша, поворачивай.

— Куды?!

— На заставу. — Булкин взял лошадь под уздцы.

Старуха встревожилась:

— Як на заставу? Зачем?

— А разговаривать, мамаша, не положено. Товарищ Петухов, садитесь.

Булкин отобрал у старухи вожжи, забрался в телегу, причмокнул губами. Вот службист, с досадой подумал Костя. К старухе привязался. Впрочем, может, у нее документы не в порядке? Но он же не проверил!

Лошадь послушно