Вспомнить я не смог.

– Не важно. Сейчас можешь звать меня Аполлоном. Твои собратья на равнине Илиона зовут меня так.

Аполлон. Греческий бог света и красоты. А еще – бог музыки, медицины… или же биотехнологии. Я напряженно рылся в глубинах памяти. Однако мне все время казалось, что знал я другое имя, когда жил в ином времени. Тогда там существовали другие боги, а с ними богиня, которую я любил.

– Я жестоко обошелся с тобой, потому что ты ослушался меня, освободив Аримана. Ты намеренно изменил континуум, поддавшись своим чувствам.

– Да, потому что любил. – Мой голос еле звучал, я задыхался, но все же мог говорить.

– Орион, ты тварь, создание, – фыркнул он. – Что можешь ты знать о любви?

– Женщина, – умолял я. – Богиня…

– Она мертва.

От его голоса, холодного и невозмутимого, как судьба, кровь стыла в жилах.

– Ты убил ее, – выговорил я.

Насмешливая улыбка превратилась в мрачную и торжественную.

– В известной мере, Орион, ты сам сделал это. Ты осмелился полюбить богиню и обрек ее на смерть, так как из-за тебя она приняла человеческий облик.

– Ты обвиняешь меня…

– Обвиняю? Бог не обвиняет, Орион. Бог наказывает. Или вознаграждает. Сейчас тебя наказывают… Смирись, и искупление придет.

– А потом?

И вновь лицо его озарила лучезарная улыбка.

– Как только троянцы отразят натиск варваров-греков, для тебя найдутся другие дела. Не бойся: я не хочу твоей смерти… Не хочу – тебе еще столько предстоит пережить в этом времени.

Я попросил объяснить, но обутая в сандалию нога пнула меня по ребрам. Я открыл глаза: вокруг лежали греки, осаждавшие Трою, я был нижайшим среди низших.

– Живо на ноги! Вставайте! Работать! – закричал кнутобоец.

Глядя на него, я видел лишь ослепительный свет восходившего солнца, а потом зажмурился и наклонился.

Нам дали по плошке жидкой ячменной каши, а затем заставили деревянными лопатами укреплять вал, огораживавший лагерь.

Воины тем временем лениво жевали жареную баранину и плоские хлебцы, их оруженосцы запрягали лошадей в колесницы, точили мечи и копья. Мы вышли наружу через ворота в приземистом валу вокруг лагеря. День выдался солнечный, и с утра нам следовало углублять ров перед насыпью, а выкопанный грунт высыпать на вершину рва. Пешему войску троянцев и их колесницам теперь станет труднее добираться до кораблей.

Мы проработали почти все утро. Потрясающе ясное небо сверкало безоблачной синевой, белыми точками в нем, стеная, метались чайки. Но море казалось кобальтовым, с темными валами волн. Серо-бурые глыбы островов горбились у далекого горизонта. А на суше смеялись неприступные башни Трои и ее гордые стены, вздымавшиеся на холме. За городом высились далекие горы, заросшие темным лесом, вершины их терялись в тумане.

Ветер крепчал, налетая порывами и принося прохладу, солнце поднималось все выше, и ветер приносил прохладу; мы копали и ссыпали песок в плетеные корзины, другие феты уносили их на вершину вала.

Я работал, потел и вспоминал то, что видел ночью: это был не сон, сомнений у меня не оставалось. Золотой бог действительно существовал и носил имя Аполлон или другое, которое я, наверное, знал прежде. Я уже почти вспомнил, каким видел его в иные времена, и кроме того, в моей памяти возник темный и зловещий силуэт.

«Это был тот, кого Золотой бог называл Ариманом», – подумал я.

«Богиня… женщина, которую я любил. Та, которая умерла».

Золотой бог сказал, что я виновен в ее смерти. Но мне-то было совершенно ясно – он сам разворачивал цепь событий, закончившихся взрывом звездного корабля. Он убил ее, вернее, нас обоих. А потом оживил меня и забросил в эти края, в жуткую эпоху – вновь одинокого и лишенного памяти.

Но я помнил… помнил, хотя и немного. Впрочем, достаточно, чтобы осознать: я ненавижу Золотого бога за все, что он сделал. Я стиснул лопату мозолистыми руками, негодуя от гнева и сердечной тоски. Остальные феты работали с прохладцей, видимо, потому, что надсмотрщики, позабыв про нас, оставались на вершине вала, дабы потешить свой взор, наблюдая за благородными воинами в великолепных бронзовых панцирях.

Меня окружали ахейцы. Так назывались люди, работавшие рядом и осаждавшие Трою. Теперь они казались встревоженными, они боялись, что троянцы сумеют прорвать оборону и напасть на лагерь.

«Несладко придется ахейцам», – подумал я.

Да, Золотой бог утверждал, что троянцы отразят натиск. Политоса послали таскать наверх корзины с землей, которую мы выкапывали со дна рва. Поначалу мне казалось, что подобный груз окажется слишком тяжел для старика, но корзины оказались невелики, земли мы насыпали понемногу, и надсмотрщики в небрежении дозволяли носильщикам не торопиться, поднимаясь по склону.

Заметив меня среди копающих, старик подошел ко мне.

– Неладно сегодня среди высокородных и могущественных, – прошептал он мне, явно обрадованный раздором. – Утром поссорились мой господин Агамемнон и Ахиллес – великий мужеубийца. Поговаривают, что Ахиллес не выйдет сегодня из своего шатра.

– И копать не поможет? – усмехнулся я.

Политос ухмыльнулся:

– Великий царь Агамемнон послал делегацию к Ахиллесу с просьбой выйти на поле брани, но вряд ли его ждет удача. Ахиллес юн и нахален и к тому же считает, что даже его дерьмо пахнет розами.

Тут уже я рассмеялся шутке старика.

– Эй! – крикнул нам надсмотрщик с вершины вала. – Если вы немедленно не займетесь делом, я подыщу вам лучший повод для смеха!

Политос взвалил наполовину наполненную корзину на свои хрупкие плечи и побрел вверх по склону. Я вернулся к лопате.

Солнце стояло высоко на безоблачном небе, когда невдалеке со скрипом распахнулись деревянные ворота и наружу хлынул поток колесниц… Копыта коней стучали по утоптанной насыпи, пересекавшей ров. Все остановились. Надсмотрщики кричали, приказывая выбираться из рва, и мы ретиво полезли на склон, обрадованные отдыхом и предстоящим зрелищем – битвой.

Поблескивая на солнце бронзовой броней, колесничие выстраивались в линию. В колесницы запрягали по паре коней, изредка по четыре. Лошади ржали, нервно били копытами, словно предчувствуя сумятицу битвы. Колесниц (я сосчитал их) было семьдесят пять – о тысячах, воспетых поэтами, и речи не шло.

На каждой колеснице стояло двое мужей, один правил лошадьми, другой держал оружие – несколько копий различной длины и веса. Самое длинное из них в два раза превышало рост воинов, вместе с бронзовыми шлемами, увенчанными гребнями из конских волос.

Воинов защищали бронзовые кирасы, шлемы и поручни. Ног их я не видел, но и они, конечно же, были покрыты поножами. Большая часть колесничих в левой руке несла небольшие округлые щиты. Воины же защищали себя большими восьмиугольными щитами, закрывавшими стоящих от лодыжек до подбородка. На перевязях, висевших через плечо, висели мечи. Я успел заметить на рукоятках блеск золота и серебра. За спиной некоторых колесничих болтались луки, другие прицепили их к колесницам. Когда последняя повозка выехала за ворота и покатила по укатанной насыпи, пересекая ров, раздались громкие крики. Великолепная четверка вороных коней, стройных и лоснившихся, несла колесницу как на крыльях. Находящийся в ней воин казался крепче и сильнее остальных, его панцирь, искусно украшенный, блестел на солнце.