— Это к вам, шеф.

— Знаю. — Мегрэ повернулся к ней и спросил: — Мадемуазель Туре? Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет.

В кабинете Мегрэ пригласил девушку сесть. Он зажег лампу с зеленым абажуром, ее свет падал на кресло, стоявшее возле стола.

— Дядя сказал мне, что отец умер.

Мегрэ ответил не сразу. Мадемуазель Туре плакала.

Как и ее мать, она держала в руке платочек, свернутый клубочком, и мяла его. Мегрэ в детстве любил так мять кусок замазки.

— Я думала, что застану тут мать.

— Она уже уехала в Жюви.

— Как она это перенесла?

— Держалась мужественно.

Моника была красивой, совсем не похожей на мать, но унаследовала от нее тучность. Однако это не бросалось в глаза — сказывалась молодость. На ней был элегантно сшитый костюм, что немного удивило комиссара, поскольку она вряд ли могла сшить его сама, — видимо, купила в дорогом магазине.

Что случилось? — спросила наконец девушка, и на глазах у нее опять заблестели слезы.

— Ваш отец убит.

— Когда?

— Сегодня между половиной пятого и без четверти шесть.

— Как это могло случиться?

Почему-то Мегрэ показалось, что все сказанное ею звучит не совсем искренне. Мать еще можно было понять — у той такая натура. По мнению мадам Туре, умереть в глухом переулочке бульвара Сен-Мартен — большой позор. Она устроила свою жизнь, и не только свою, но и всей семьи, а эта смерть не вмещалась в установленные ею рамки, а тем более на покойном — о ужас! — были желтые башмаки и красный галстук.

Моника же казалась несколько другой — осторожной и словно побаивающейся каких-нибудь неожиданностей или коварных вопросов.

— Вы хорошо знали характер и привычки отца?

— Да… Но, наверно…

— Меня еще интересует, были ли вы дружны, делился ли отец с вами своими мыслями, душевными переживаниями?..

— Он был хорошим отцом…

— Он считал себя счастливым?

— Кажется.

— Вы встречали его в Париже?

— Не понимаю. Вы имеете в виду — на улице?

— И вы и он работали в Париже. Мне уже известно, что одним поездом вы не ездили.

— У нас разные часы работы.

— Могли бы встречаться во время обеденного перерыва.

— Иногда…

— Часто?

— Нет. Скорее редко.

— Вы бывали у него на работе?

Девушка заколебалась.

— Нет, — ответила она, — мы встречались в ресторане.

— Вы ему звонили?

— Не помню.

— Когда последний раз вы с ним обедали?

— Несколько месяцев назад. Перед отпуском.

— Где именно?

— В «Эльзасской кружке», ресторане на Севастопольском бульваре.

— Ваша мать знала об этом?

— Кажется, я ей говорила. Не помню.

— Отец был человеком веселого нрава?

— Мне думается, достаточно веселым.

— Не жаловался на здоровье?

— Никогда его не видела больным.

— Приятели у него были?

— В гости мы ходили прежде всего к теткам и дядям.

— У вас их много?

— Две тетки и два дяди.

— Все живут в Жюви?

— Да. Недалеко от нас. Дядя Альберт, муж тетки Жанны, и сообщил мне о смерти отца. Тетка Целина живет немного подальше.

— Они сестры матери?

— Да.

— Скажите, мадемуазель Моника, вы дружны с каким-нибудь молодым человеком?

Девушка немного смутилась:

— Сейчас не стоит говорить… Это некстати. Мне придется увидеть отца?

— Что мадемуазель хочет этим сказать?

— Дядя сказал, что я должна опознать труп.

— Это уже сделали мать с теткой. А впрочем, если мадемуазель пожелает…

— Нет. Я увижу его дома.

— Еще один вопрос. Случалось ли вам видеть в Париже отца в желтых башмаках?

Девушка ответила не сразу. Наверно, чтобы выиграть время, она переспросила:

— В желтых башмаках?

— Не совсем желтых, скорее, в светло-бежевых. Простите за выражение, в мою молодость такой цвет называли «детским поносом».

— Не помню.

— А красного галстука у отца не видели?

— Нет.

— Когда вы ходили в кино?

— Вчера после полудня.

— В Париже?

— В Жюви.

— Я больше вас не задерживаю. Кажется, скоро ваш поезд?

— Через тридцать пять минут.

Девушка взглянула на часы, поднялась и в нерешительности стояла у стола.

— До свидания, — проговорила она наконец.

— До свидания. Благодарю вас, мадемуазель.

Мегрэ проводил ее до порога и закрыл за ней дверь.

Мегрэ вышел из дому в половине девятого и не спеша за четверть часа добрался к тому месту, где улица Бонди достигает бульваров, — образуя на перекрестке небольшую площадь перед театром «Ренессанс». Там, по словам мадам Туре, в фирме «Каплан и Зенен», работал Луи Туре.

Дом был очень стар. Консьержка в это время раскладывала почту.

— Фирма «Каплан и Зенен»? — спросил ее комиссар.

— В следующем месяце будет ровно три года, как она перестала существовать.

— А вы в ней работали?

— В декабре исполнится двадцать шесть лет, как я тут живу.

— Вы знали Луи Туре?

— А как же!

— Я из полиции, — пояснил Мегрэ. — Мне необходимо узнать все, что касается Туре.

— Мы все называли его месье Луи. Большинство не знало фамилии. Три года назад дом намеревались снести, а на его месте построить кинотеатр. Тогда же жители получили предупреждение, а я сама приготовилась уехать к дочери в Ниевр. Месье Каплан закрыл фирму.

Они вышли во двор, где чуть поодаль возвышался просторный, похожий на вокзальный зал, дом со стеклянной крышей. На стенах еще оставалось несколько букв от названия фирмы.

— Каждый раз, когда месье Луи заглядывал ко мне…

— Он часто бывал?

— Наверное, каждые два или три месяца, всегда с лакомством в кармане… Однако каждый раз чувствовалось, что ему очень тоскливо.