В «Коротком правлении Пипина IV» Стейнбек посмеивается над демократией и над аристократией, над туристами, газетами, академиками, корпорациями и кутюрье, над партиями, министрами и джазом, над Америкой, Советским Союзом, Францией и даже княжеством Монако — над всем и всеми поровну, никого особо не обижая. Но в Советском Союзе существование в романе христианских коммунистов, прото- и неокоммунистов и коммунистов как таковых, которые к тому же раскололись на сталинистов, троцкистов, хрущевцев и булганинцев, по-видимому, восприняли неадекватно. Равно как и намеки на аншлюс Чехо-Словакии и блистательное обоснование необходимости реставрации французской монархии как средства укрепления классовой борьбы. Потому, несмотря на все заслуги автора «Гроздьев гнева» и «Жемчужины», несмотря на то что «уже в повести о короле Пипине была выражена озабоченность судьбами демократии в США» (М. Мендельсон), удивительная история о короле Франции, увидевшем ее, узнавшем ее по-настоящему только с трона, пришла к российским читателям только сейчас, спустя без малого полвека после того, как появилась на свет.

Дмитрий Могилевцев

Под номером один на авеню де Мариньи в Париже значится большой особняк сурового, внушительного вида. Особняк стоит на перекрестке авеню де Мариньи и авеню Габриэль, в двух шагах от Елисейских полей, напротив Елисейского дворца, места пребывания президента Франции. К дому номер один примыкает дворик под стеклянной крышей, в глубине которого виднеется высокое, узкое строение, в нем когда-то размещались конюшни и жили конюхи. На первом этаже там по-прежнему конюшни, чрезвычайно изящные, с мраморными яслями и поилками, а три верхних этажа теперь жилые, и очень уютные. На третьем этаже большие стеклянные двери выходят на крышу дворика, соединяющую оба здания.

Говорят, что дом номер один вместе с конюшней был построен как парижская штаб-квартира ордена рыцарей-иоаннитов, но теперь там жила аристократическая французская семья, уже много лет сдававшая конюшню, полдворика и половину плоской крыши дворика месье Пипину Арнульфу Эристалю и его семье, состоящей из жены Мари и дочери Клотильды. Вскоре после процедуры найма месье Пипин нанес визит своему высокородному домохозяину и испросил разрешения установить на своей части плоской крыши станину восьмидюймового телескопа-рефрактора. Разрешение было дано, и, поскольку задержек с платой у месье Эристаля не случалось, дальнейшее его общение с благородным домохозяином свелось лишь к церемонным приветствиям при случайных встречах во дворе, отгороженном от всего остального мира массивной железной решеткой. У Эристаля и владельца дома был общий консьерж — меланхоличный провинциал, который, прожив уже много лет в Париже, упрямо в это не верил. А поскольку хобби месье Эристаля было на редкость тихим, да к тому же еще и ночным, ничто не омрачало его отношений с соседями. Нужно заметить, однако, что, несмотря на отсутствие шума, страсть к астрономии ничуть не уступает по силе прочим страстям, обуревающим человечество.

Источником дохода месье Эристаля, для француза его круга почти образцовым, были виноградники на восточных склонах холмов близ Осера, в долине Луары. Виноградные лозы, защищенные от пагубного послеполуденного зноя и открытые рассветному солнцу, плодородная почва и наличие погребов с нужной температурой — все это позволяло производить белое вино, вкус которого нежностью и свежестью напоминая аромат подснежников. Вино плохо переносило транспортировку, но в ней и не было нужды: восхищенные ценители сами приезжали за ним. Виноградники, хоть и небольшие, составляли лучшую часть некогда огромного владения. Кроме того, обрабатывали их люди, знавшие свое дело до тонкостей, передававшие свое искусство из поколения в поколение и регулярно платившие месье Эристалю ренту. Эта скромная рента позволяла ему безбедно жить в бывшей конюшне дома номер один на авеню де Мариньи, посещать лучшие спектакли и концерты, быть членом хорошего клуба и трех ученых обществ, покупать необходимые книги и увлеченно изучать бездонное небо над восьмым округом Парижа.

В общем, если бы месье Пипину Эристалю предложили выбрать из великого множества человеческих жизней, он, почти не сомневаясь, выбрал бы именно ту, которой и наслаждался в феврале 19** года. Месье Эристалю было пятьдесят четыре года, он хорошо выглядел для своих лет и был вполне здоров (то есть самочувствие его было таково, что ему никогда и в голову бы не пришло о нем думать).

Мари была ему хорошей женой и прекрасно справлялась с обязанностями хозяйки дома. Общительная и миловидная, она при иных обстоятельствах прекрасно смотрелась бы за стойкой бара в небольшом ресторанчике. Как и большинство француженок ее круга, она не любила бессмысленные траты и еретиков, считая сих последних бессмысленной тратой богоданного материала. Она восхищалась своим супругом, не пытаясь его понять и поддерживая с ним мирные отношения, которых не найти в семьях, где пламя страсти сжигает покой семейного уюта. Своим долгом она считала содержать дом в чистоте, рачительно вести хозяйство, заботиться о муже и дочери, по возможности беречь свою печень и регулярно вносить духовную лепту в фонд обеспечения благосостояния человеческих душ после расставания с грешной землей. Подобные заботы отнимали все ее время. Остроту ее жизни придавали периодические яростные ссоры с поварихой Розой и постоянная тихая война с виноторговцем и зеленщиком — обманщиками и свиньями, а иногда еще (в зависимости от времени года) и старыми верблюдами. Ближайшей подругой мадам Эристаль и ее наперсницей была монахиня сестра Гиацинта. О ней речь немного позже.

Месье Эристаль был французом до мозга костей и даже немного сверх того. Например, он отнюдь не считал незнание французского языка смертным грехом, а изучение иностранных языков — зазорным для француза. Он владел немецким, итальянским и английским, изучал прогрессивный джаз и обожал карикатуры в «Панче». Он восхищался англичанами, уважая их за настырность, за страсть к розам, лошадям и за хорошие манеры.

«О, англичанин, — говаривал он, — это настоящая бомба — но бомба замедленного действия». И замечал по этому поводу: «Почти всякое общее суждение об англичанах рано или поздно оказывается ложным». А потом добавлял задумчиво: «Как же они отличаются от американцев!»

Он знал и любил Кола Портера, Людвига Бемельманса и еще пару лет назад наизусть знал большую часть «Шарлатанов с гармониками». Однажды ему посчастливилось пожать руку самому Луи Армстронгу. Месье Пипин обратился к нему по-французски, назвав его «великим просвещенным мастером», на что маэстро ответил: «Вечно вы, лягушатники, меня дразните».

Жилище у Эристаля было комфортабельное, но не экстравагантное, в меру изысканное, тщательно распланированное и до последней мелочи соответствовало семейным доходам, которых хватало на приятную, хотя и не слишком расточительную жизнь таких образцовых французов, как месье Пипин и его мадам. Экстравагантность месье заключалась в его хобби. Его телескоп, гораздо мощнее любительского, был смонтирован на станине, достаточно тяжелой, чтобы сглаживать вибрации, и даже оснащен механизмом для компенсации влияния вращения Земли. Кое-какие снимки, сделанные месье Пипином, появились в «Пари-матче», ибо месье стал одним из открывателей кометы 1951 года, названной «Елисейской кометой». Вторым открывателем считался японский астроном-любитель Уолтер Хаши из Калифорнии, объявивший об открытии одновременно с Эристалем. Они до сих пор регулярно переписывались, сравнивая фотографии и технику съемки.