Я прочла все книги о Вьетнаме, которые сумела раздобыть, и посмотрела фильмы «Небо и земля» и «Апокалипсис сегодня». Сидя в опрятной гостиной скромной вьетнамской семьи и повторяя слова, больше похожие на песню, чем на предложение, я пыталась прогнать кошмарные мысли о ковровых бомбежках, стрекочущих автоматах и деревнях, объятых пламенем. Я вспоминала Азию, какой она предстала передо мной, ее грациозных людей и мирную культуру. И не могла связать две эти стороны воедино.

Не я одна пребывала в недоумении. В ответ на слово «Вьетнам» я каждый раз слышала совершенно разные мнения.

– Это самое прекрасное место, которое я видел, – признался мне один ветеринар со слезами на глазах. – Такие зеленые поля только в раю. А улыбки детей…

– Воры, жулики, грязные маленькие желтокожие поганцы, – прорычал другой мой знакомый, по-прежнему ожесточенный, хотя война давно окончилась. – Прикончат тебя – и пикнуть не успеешь.

– Мы разбомбили их и отправили в каменный век, а коммунизм довершил дело, – сообщил местный журналист. – Средний доход вьетнамца не больше двух сотен долларов в год.

– Американские компании грезят о возможности инвестиций, – прочла я в деловом бюллетене. – Мобильные телефоны разлетаются, как горячие пирожки.

Все опрошенные, однако, сходились в одном, а именно – что должно случиться, если я одна поеду во Вьетнам.

– Тебя изнасилуют, – заверил меня матерый механик, бывший солдат морской пехоты ростом в шесть футов четыре дюйма. Он орудовал над запаской своей монтировкой, и его бицепсы пульсировали в такт словам. – Там по-прежнему полно бомб. От малярии все внутренности разъест. – Он освободил шину. – Сплошные змеи и коммуняки в траве. Пропадешь, и никто никогда тебя не отыщет.

– Вьетнам – буддистская страна, – осторожно возразила я, – это мирные люди. Война закончилась.

Он резко остановился и навел на меня монтировку, как дуло автомата. Впервые я услышала в его голосе неприкрытую злобу:

– Тебе-то откуда знать?

И он был прав. Мне-то откуда знать? Самым убедительным моим доказательством было внутреннее чувство, что именно война – настоящий враг, а не коммунизм и не дядя Сэм. Что, если человека поместить в невыносимые условия, будь то мальчишка с фермы в Огайо или ханойский старик, он будет делать все возможное, чтобы выжить. Я не могла и отдаленно представить ужасы, с которыми столкнулись американские солдаты в болотистых джунглях враждебной чужой страны, однако они вернулись домой и смогли стать любящими мужьями, заботливыми отцами и законопослушными гражданами. И вьетнамские солдаты наверняка тоже вернулись к своим посевам, детям и храмам, оставшимся от далеких предков. Я была готова рискнуть здоровьем и добродетелью, а если верить словам механика, то и жизнью, ради веры в изначально присущую всем людям доброту. Но эта вера как-то скукожилась при виде монтировки, обвиняюще нацеленной мне в лицо.

– Если я вернусь и напишу книгу, – робко спросила я, – вы ее прочтете?

– Я книжек не читаю.

– А если я сниму документальный фильм, который можно будет посмотреть по телевизору?

Механик замер на полпути, чтобы выбросить шину, и задумался надолго.

– Фильм? – наконец сказал он. – Да, может быть.

Так, всего за две недели до моего отъезда, между последним уроком вьетнамского и сотней других дел, требовавших завершения, я купила видеокамеру. Когда пришло время, я положила ее в рюкзак, весело помахала всем на прощание и села в самолет.

Но на самом деле мне было страшно до чертиков.

– Когда американцы ушли, я думал, что больше никогда не увижу иностранцев, – прокричал Там через плечо.

Мы юлили в потоке машин в час пик на его крошечном мотороллере. Резко подрезав за тележкой, нагруженной доверху кругляшками угля, мы, накренившись, заехали на тротуар рядом с уличной забегаловкой, где торговали супом. Там навесил на мотороллер замок и, двигаясь по-птичьи, быстро указал на табуретки. Его глаза успевали везде: оглядывали проходящих пешеходов на предмет добропорядочности, скользили по столикам, есть ли палочки, и подавали отчаянные сигналы хозяину лавки, чтобы тот принял заказ. Неаппетитные блюда были выставлены на всеобщее обозрение, свисая с навеса над тележкой: резиновый желтый цыпленок с крюком, торчащим из глубокой раны на шее, – не подлежащий идентификации кусок сырого мяса, единственной узнаваемой чертой которого были глаза с выпученными белками, смотревшие на меня сквозь тучу мух. Юноша за прилавком на колесиках работал методично, с одинаковым равнодушием обращаясь как с сырым мясом, так и со скомканными банкнотами. Пар из котла с пузырящимся бульоном ласкал его голую грудь, а на кончике сигареты, свисающей с нижней губы, подрагивала длинная полоска пепла.

Едва заметно кивнув Таму, он зачерпнул два раза половником с дырочками и длинной ручкой размокшую белую лапшу и опустил ее в бульон. Через секунду лапша всплыла, горячая и блестящая, и отправилась в потресканные фарфоровые миски. Проворные пальцы отобрали несколько стрел из пучка с зеленым луком; замелькали сверкающая сталь, кончики пальцев – и стрелы превратились в конфетти. Юноша отрезал по узкой полоске от куска засиженной мухами говядины, кинул их в тарелки и присыпал двумя полными ложками глутамата. После чего на погребенную под всеми добавками лапшу вылили половник жирного бульона, растворившего соленые кристаллы и окрасившего темно-красную говядину в теплый коричневатый оттенок.

Там ткнул в миску с лапшой палочкой. Мой невысокий гид сидя выглядел более внушительно: было трудно поверить, что мускулистая грудь, копна густых черных волос и коротенькие кривые ножки под столом принадлежали одному человеку. Его выдавали лишь руки, которыми он нервно рвал листочки свежего базилика и бросал их в суп. Сильные узловатые пальцы были крошечными, как у ребенка.

– Я три года работал переводчиком у американских морских пехотинцев, – голос у Тама был тонкий, и по-английски он говорил в нос. – Когда американцы вывели войска, я застрял в Дананге. Мы прятались в подвале и слушали радио. Наступала северовьетнамская армия.

Там вместе с женой бежал на юг, ненамного опередив накатившую волну беженцев, искавших безопасного пристанища в Сайгоне, последней твердыне осажденного Южного Вьетнама. За его спиной бесконечный человеческий поток ковылял по испещренной кратерами дороге, толкая тележки, ведя повозки, запряженные волами, и охраняя свой скудный скарб по пути в неопределенное будущее. У Тама на руках был четырехмесячный сын.

Его предусмотрительность оказалась бесполезной. В охваченном паническим страхом Сайгоне развернулась смертельная борьба за личное выживание. Коммунисты наступали волной, которую было не остановить. Последняя надежда на спасение, привлекшая в город почти миллион вьетнамцев, развеялась, когда бушующая толпа хлынула в ворота американского посольства. Американцы бежали, оставив их на произвол судьбы.