как он истязает пакетик чая, но все равно были бы ближе ему по духу, чем я – кофейный наркоман.

Пакетик Гринфилда отправляется в урну у кулера и Данил разворачивается на выход. В этот момент я почти люблю Тарелкина за жмотизм и мини-комнатку отдыха, потому что на пути к двери у моего краша стою я. И у меня есть еще один шанс продемонстрировать товар лицом – то есть все свое изящество.

Я делаю элегантный шаг вправо, поскальзываюсь на лужице воды у кулера и уже через секунду сижу в полушпагате. В руке зажат хлопковый карман. Реакция у меня что надо. Хватка тоже. А вот шьют нынче дерьмово.

Даже Даня в шоке.

Показала изящество во всей красе. Ой, это что, кубики там?

Глава 3. О странном супе и Филатове

День явно не задался.

Я, конечно, все еще виню Кирилину, что поджидала меня возле магазина с коляской и каким-то Макаром, сбагрив пухлощекого младенца коренастому муженьку, потащила в клуб. Если бы не те шесть шотов текилы, я бы:

А) не опоздала сегодня с утра на свой автобус, не влипла в чьи-то сопли и, как следствие, не заявилась черте во сколько на работу;

Б) не тренировала бы спринтерский забег к унитазу и обратно;

В) и конечно, не растеклась бы сейчас позорной лужей у ног единственного мужика, на которого упал мой глаз с момента фееричного расставания с бывшим.

Даня же практически излечил меня от венца «никаких больше трехногих». До того прекрасного утра, когда я застала его в этой самой комнате отдыха с книжкой в руках, я даже не подозревала, что мое сердце еще способно трепыхаться, а не только перекачивать кровь от органа к органу.

Ну кто, скажите мне, сидит перед рабочим днем и читает? В офисе. Среди утреннего галдежа и не слишком радужных настроений коллег?

Только глубоко осознанный человек. Только Даня Филатов.

И вот теперь, все мои попытки безбожного флирта окончились абсолютным тряпичным фиаско. Потому что вот стоит он – красивый и воспитанный, а вот сижу я – ни разу не грациозная и с оторванным карманом его модной рубашечки в намертво сжатом кулаке.

– О, Господи, – тихо выдыхаю я.

И собираю себя в целое неудачливое тело. Как крабик – потихоньку и враскорячку. Выпрямляюсь, виновато осматриваю место преступления: да, так и есть, сквозь прореху в рубашке отчетливо виден красиво проступающий пресс. Мне сразу становится жарко, неловкость уступает место фантазии и такие мне домашние тренажеры грезятся наяву…

Даня в ступоре смотрит на свою разодранную рубашку не в силах, видимо, принять ситуацию. Не могу его винить, но… так и чай в кружке остынет, пока он тут с мыслями собирается.

– Прости, – выдавливаю из себя.

Встряхиваю в руке кусочек хлипкого хлопка и пытаюсь присобачить его обратно к мужскому телу. Данил поднимает на меня ошеломленный взгляд. Да, я, наверное, немного промазала с дислокацией и совсем слегка задержалась на манящих кубиках пальцами.

– Боже, как неловко, – приглушенно выдаю я, с трудом заставляя себя сделать шаг назад.

Кусочек многострадальной рубашки, что никоим образом не способен обратно срастись с оригиналом, как бы я его не втирала в мужской торс, мягко планирует на пол под наши сопровождающие взгляды.

– У меня есть рубашки в подсобке, – ищу решение проблемы. – Я сейчас найду твой размер. И заплачу, конечно, за… – обвожу пальцами то, что сейчас свисает с Даниных плеч.

– Все нормально, – спокойно говорит он, фокусируясь на многострадальном кармане. – У меня есть рубашка в кабинете.

Делает решительный шаг вправо и, огибая меня, выходит из комнаты отдыха.

Если до этого я не в полной мере понимала смысл слова «фиаско», то сейчас прочувствовала его до корней. Это грандиозное впечатление не перекроешь ничем, даже хорошим продольным шпагатом в моем исполнении.

Эх, знал бы ты, что только что упустил, Даня.

– И что? Голый пошел по коридору? – Сонька вгрызается в крекер со вкусом краба – редкостную гадость по моему тонкому вкусу – и с нетерпением подпрыгивает на стуле. Еле дождалась обеда, чтобы выведать, почему Наташка из операционки с квадратными глазами по офису бегает, чередуя только три слова: Лиза, Даня, тако-о-о-ое…

– Видимо, – развожу себе суп быстрого приготовления в кружке и подсаживаюсь к ней.

– Надо камеры глянуть, – хихикает она. – Ну ты, конечно, дала, Лиз, – произносит почти восхищенно.

– Сама в восторге, – угрюмо помешиваю сомнительного вида жижу, которую так хочет мой бунтующий желудок.

– Странный он все же, – продолжает Сонька.

– Суп?

– Филатов. А суп просто химоза. И как ты это ешь? – всматривается внимательно в мой куриный супчик и добавляет, – дай попробовать.

Я удивленно подталкиваю ей свою большую кружку, она принюхивается, а затем отправляет одну ложку в рот.

– Фу, гадость, – почему-то тянется за второй. – И сухарики деревянные, – берет свой гадостный крекер вприкуску.

– Ты чего голодная такая? У меня еще пакетик вроде есть, заварить тебе?

– Стресс, – выдыхает, подталкивая кружку пальцами обратно ко мне.

– Ах да, цунами над Дальним Востоком.

– Миновало, – вытряхивает крошки из пачки "Тuc" прямо себе в рот. – Так вот, – продолжает она. – Странный он.

– Мы все еще не про суп?

– Филатов, – кивает, откидываясь на стуле. – Как не от мира сего. Кроме «здрасти – до свидания», «да – нет», «понял», не вытащишь ничего. Хотя судя по его отделу там все такие. Может, профдеформация?

– Не знаю. У нас с тобой тоже профдеформация?

– Еще бы, – весело фыркает. – Меня при слове «тарелка» трясет. Тебя от вида шрифтов с засечками. Кто нас таких поломанных на поруки возьмет?

– Я бы предпочла просто на ручки.

– И эта расклеилась, – словно ни к кому не обращаясь, говорит подруга, закатывая глаза.

Мы погружаемся в какую-то пессимистичную тишину, я жую каменные сухарики в химическом супе, Сонька горестно вздыхает о чем-то своем. Крутит головой из стороны в сторону, строя какие-то вдумчивые гримасы. Иногда ее процессы в голове меня пугают. Но все меняется в секунду. Подруга резко подбирается на стуле, ее глаза загораются азартным блеском, а губы растягиваются в улыбке.

– Че-е-ерт, – тихо-тихо выдыхает она, наклоняясь ко мне.

– Что?

– Торс на одиннадцать! Повторяю, торс на одиннадцать!