На пробу сестренка опустила спинку своего кресла, так, что она оказалась на коленях у Гидры, и, запрокинув голову, вежливо поинтересовалась:

– А почему нам не дали пепельниц?

– Курить и опускать спинку можно только после взлета, – невозмутимо ответила Гидра.

Обескураженно крякнув, Ленка вернулась в исходную позицию.

– Тяжелый случай, – зашипела она на ухо брату. – Тут нужна крепостная артиллерия!

Тонкий рассеянно вертел в руках разговорник. Ленка-то свой запихала на дно чемодана, а Сашка боялся, что он может понадобиться уже в самолете, поэтому взял в руки. И теперь вертел, не зная, куда девать. Стюардесса говорила по-русски: «Пристегните ремни – не курите – взлетаем»… На ремне была пряжка. Чтобы ее застегнуть, надо было положить книгу на колени. Тонкий положил и, конечно, уронил. Наклонился поднять…

– Ленка! – оживленно зашипел он. – Ленка, Гидра разувается! Давай ботинки стащим!

Но сестре не понравился такой дешевый фокус. Она оказалась гораздо изобретательнее.

– Подожди, пока взлетим, – шепнула она. – Тогда кино будут показывать.

Тонкий не понял, что она имела в виду, но ботинки брать не стал. Ленке виднее.

Самолет пошел на взлет. Пол под ногами мелко затрясло. «Странно, – подумал Тонкий. – Вроде на взлетной полосе кочек не наблюдалось». А пол трясся и трясся под ногами, а потом вовсе ушел из-под ног. Секундой позже Сашка сообразил, что пол-то – вот он, это земля осталась внизу. Они взлетели.

Для верности он взглянул в иллюминатор. Еще были видны крыши загородных домов и серая веревочка шоссе. Уши заложило, крыши стали размером с почтовую марку, превратились в точки и пропали из виду. «Летим!» – подумал Тонкий.

– Летим! – шепнул он сестре. Ленка прилипла к иллюминатору:

– Смотри, облака!

Облака были внизу, а не наверху, как он привык видеть с земли. «Сюда мольберт не затащишь, – подумал Тонкий. – Жаль, неплохой получился бы рисунок. Облака внизу – авангард!»

Зажегся телеэкран. Крутили какой-то американский фильм. Звука не было, стюардесса раздавала желающим наушники. Ленка отказалась, а Тонкий слушал плеер с французским. Только стюардесса ушла, сестренка отобрала у Тонкого плеер, включила запись и предложила:

– Давай споем!

Тонкий сперва не понял юмора. Высота, что ли, так действует на сестренку? Что ее петь-то потянуло? Ленка показала глазами за спину. Там Гидра и ее сосед балдели в наушниках. Словно в жизни не видели ничего интереснее тупой американской мелодрамы, где героиня вот уже минуты три беззвучно ругалась с героем и до сих пор никто никому не врезал и даже не взорвал ни одного небоскреба. Тонкий понял, кивнул и затянул дурным голосом:

– В ле-су роди-лась е-лочка!

– Под ней сидел бан-дит! – подхватила Ленка. Почти все пассажиры были в наушниках, только дедушка из соседнего ряда оторвался от газеты, чтобы погрозить пальцем расшалившимся подросткам. Душещипательную песню о том, как Снегурочка с бандитом взорвали елочку, Тонкий с Ленкой допели до конца. Как раз к тому времени на экране возникла какая-то голливудская певица и принялась разевать рот, как будто хотела проглотить микрофон.

– Давай! – шепнула Ленка.

Тонкий взял плеер, опустился на четвереньки и пополз к Гидриному креслу. Ползти было недалеко. Пассажиры были увлечены фильмом, а дедушка – газетой. Гнездо для телевизионных наушников было в подлокотнике кресла. Не дыша, Сашка выдернул проводок, воткнул в плеер, включил «плей» и бесшумно скользнул на место.

Очень долго ничего не происходило. Секунды две. Тонкий уже начал волноваться: неужели Гидре понравилось их с Ленкой пение? Или плеер сломался? Ленка достала зеркальце, подвинулась поближе к брату, чтобы сквозь щель между креслами видеть в зеркальце Гидру. Сестренка сделала вид, что рассматривает свою прическу и советуется с Тонким.

– Все-таки не идет мне челка, – заявила она, глядя, как у Гидры в зеркале вытягивается лицо.

– Ну почему? – деликатно возразил Тонкий, наблюдая, как у Гидры вылезают из орбит глаза и отвисает челюсть. – Надо ее только поаккуратнее укладывать. Сейчас покажу…

– Сейчас я вам покажу! – рявкнула Гидра, стаскивая наушники. – Я вам покажу Снегурочку с динамитом!

Брат и сестра не стали ждать, когда Гидра им покажет, сорвались с мест, побежали в хвост самолета и спрятались в туалете. Они втиснулись вдвоем в тесную кабинку и долго не могли просмеяться. Гидра за ними не погналась, но на второй минуте в кабинку вошла пожилая пассажирка и удивленно поинтересовалась:

– А что это вы здесь вдвоем делаете?

Тонкий не мог ответить. Он смеялся. Взрослому и вполне самостоятельному мужчине Александру Уткину было легко и весело, как десять лет назад в песочнице.

– Слышь, Лен, – заметил он, когда вновь обрел способность говорить. – А шуток-то Гидра не понимает!

Говорят, крысы могут жить где угодно: хоть в духовке, хоть в холодильнике. Это почти правда: если температуру в духовке установить минимальную, а в холодильнике, наоборот, – сделать потеплее, крыса может пожить и там, и там. Но человек, извините, тоже может жить в более суровом мире, где нет ни дискотек, ни сладкого, зато полным-полно школ. Может. Но это не значит, что он будет чувствовать себя хорошо.

Толстый замерз. Ему дуло в бока, дуло в нос, дуло в голый морозонеустойчивый хвост. Болела голова. У крыс она тоже иногда болит, хотя гораздо реже, чем у людей. Ломило лапы, и уши заложило.

Толстый взъерошил шерсть и зажмурился. Сам виноват. Куда залез? Запах у норы был знакомый, хозяйский, но хозяин его сюда не сажал. Сам забрался, верный крыс. Вот и получай теперь ветер во все места и головную боль: скоро ли выпустят? Чем скорее, тем лучше. Толстый подобрал хвост под себя и свернулся в клубок. Вокруг было полно теплых тряпок и бумаги, но это не спасало. Сквозняк просачивался сквозь тряпки, пробирался между листочками бумаги и нападал на маленького серого крыса. Было трудно дышать.

Двуногий бы здесь не выжил: у них постоянно гипертония-гипотония, температура теплового комфорта – восемнадцать градусов. Семнадцать или девятнадцать – это уже тепловой дискомфорт. А здесь примерно минус тридцать восемь. Человек бы замерз, а для крысы – терпимо. Хотя все равно дубак.

Кстати, минус тридцать восемь – холодновато для марта. Прохладная нынче весна, ничего не скажешь. Между нами, Толстому еще нет и года, и это первая весна в его жизни. Тем не менее любая крыса всегда знает, какое теперь время года, что оно сулит и что будет дальше. Дальше будет авитаминоз и линька – Толстый это знал. Ему будут давать меньше овощей, и шерсть на боках вылезет. «Потом наступит лето и будет жарко, – размечтался Толстый. – Буду целыми днями греться на подоконнике, подставляя солнышку бока, нос и (уй, как же холодно!) хвост. Хвост особенно. Хвост – прежде всего, на нем шерсти нет, поэтому он сильнее мерзнет».