Суть ее состояла бы в том, что есть где-то в Сочи или окрестностях, среди субтропической растительности (а где, спрашивается, в Сочи и окрестностях ее нет?), скромный маленький домик, и, учитывая распространенность частного строительства, приметы его тоже неопределенные. Описать наружность домика труднее, чем описать то, что происходит внутри. На стенах там висят ружья, но они не стреляют. Висят там также ковры с изображениями сцен охоты на диких зверей, но это для отвода глаз. Тайных персон, которые собираются в этом домике, звери интересуют мало. Они охотятся исключительно на людей.

На первом этаже охотничьего домика две комнаты. В первой собираются охотники низкого ранга — те, кому определено пугать и загонять «дичь». У них есть оружие, но сами они мало на что способны, потому что каждый видит только свой участок, и никто из них не контролирует лес целиком. Зато во второй, дальней комнате сидит главный охотник. Ему не нужно и оружия: у него зрение хищной птицы и волчья злоба. Непонятно: почему при всех этих качествах он взял себе название животного совсем не хищного — Зубр?

Входят к нему с докладом только особо доверенные лица, и те осторожненько. А бывает, что и совсем не входят — остаются за дверью и, почтительно тараща глаза на ее матовое стекло, за которым изгибаются непонятные очертания властной фигуры, сообщают:

— Тут, видите ли, уважаемый Зубр, тот самый Лукашов, начальник сети магазинов «Олми», бабки нам платить не хочет. Возбухает еще: «Чтобы я этим недоноскам дань платил?»

— А предупреждали его?

— Предупреждение делали…

— Значит, не очень строгое делали, не боится он вашего предупреждения. Ладно, так и быть, пусть видит, что мы люди не злые. Подождите еще сутки. Если за сутки не дозреет, подвесьте его вверх ногами к тому крюку, на котором у него дома люстра его шикарная висит.

— Крюк-то не выдержит! — смеются «подчиненные». — Лукашов жрет в три горла, диет не соблюдает.

— Последите, чтоб выдержал. Тут-то из него бабки враз посыплются. Хлипкий он, на словах только крепкий… А что Бузмин — начальник бензоколонок?

— Не согласился.

— Уважаю. Твердокаменный мужик. Железобетон. В расход его. Да покрасивше как-нибудь, чтоб другим неповадно было. Действуйте. Чего я вас, учить обязан? Проявите инициативу, как учила партия и правительство. Кстати, как у нас с чеченами?

— Оборзели. На нас лезут. Назначаем стрелку.

— Не надо стрелку. Больно много масла для такой тощей селедки, чтобы им, как равным, стрелку назначать. Убрать их главного, и делу конец.

Легко догадаться, что в охотничий домик допускались только избранные. Откуда же слухи и легенды? Эх, податлив, податлив человек! Мало ему власти, о которой понятия не имеют непосвященные, так надо еще похвастаться: вот, мол, где я побывал и что повидал! Так расползается тайна по клочкам: то, чему следовало быть достоянием немногих, становится страшилкой для всех. А если для всех — это уже, если задуматься, не так страшно. Тем более если речь идет о самозваной власти, которой рано или поздно озаботятся правоохранительные органы.

Придет время — доберутся и в охотничий домик. Тронут Зубра за копыта, остригут его шерсть.

15 февраля, 09.15. Алена Сокольская

Алена Борисовна понимала, что она нервничает и вследствие этого наверняка производит не лучшее впечатление на директора агентства — высокого рыжеволосого молодого человека в элегантном сером костюме. Но может быть, ей и не нужно успокаиваться? Наоборот, ей нужно донести до него то ощущение, которое вызвали у нее анонимные письма, содержащие эти гадкие картинки… А ощущение было далеко от спокойствия.

Она не слишком разбиралась в делах мужа, в финансовых аспектах, которые ему приходилось держать под контролем: сферы их профессиональной деятельности были далеки одна от другой. Алена Сокольская — состоявшаяся личность, известная художница, чьи полотна составляют украшение не одной частной коллекции за рубежом. Если вспоминать прошлое, за Валерия тридцатилетняя Алена вышла не по расчету, а потому, что встретила личность, равную себе. Воронин и Сокольская — птицы высокого полета! Оба — люди сильные и, как бы получше выразиться, автономные — из тех, кто не нуждается в других. Так, по крайней мере, им казалось, пока они не встретились… И оказалось, что нуждаться в другом человеке — это так замечательно! Это главное, что есть на земле. Рядом с Валерием Алена впервые почувствовала себя настоящей женщиной, впервые поняла, что такое — любовь. Она любила и стареньких родителей Валерия, принявших ее, как родную дочь, и при размолвках, неизбежных в семье, постоянно принимавших ее сторону, и сына Гарика — нежно, с пылом кошки, стремящейся постоянно облизывать своего детеныша. Это — ее семья. И никого из них Алена не хочет потерять.

Значит, их нужно защитить.

Несмотря на относительную изолированность от жизни — своим искусством и широкой мужниной спиной, Алена была жительницей Сочи, и беспокойные вести из внешнего мира доносились и к ней. О бандитском переделе собственности, об убийстве вернувшегося из заключения лидера группировки города Кудепста Артемова, о бойне, учиненной на сочинском мясокомбинате, где кровь, стекающая с туш свиных и коровьих, смешивалась с кровью людей… Обо всем этом она не могла не знать — и обрадовалась, когда за отлов уголовников принялись приехавшие из Москвы силовики. Прибыл и полпред президента по Южному округу Владимир Кравцов. Старший помощник генпрокурора Александр Борисович Турецкий и члены его группы предъявили обвинения тридцати трем лидерам и участникам кровавого уголовного сообщества. Валерий уверял, что теперь-то все будет хорошо, и она верила.

Но именно тогда начали приходить письма.

Первое пришло с обычной почтой, завалившись между журналов и газет. Оно было адресовано не Валерию, а ей — она никогда не позволила бы себе вскрыть корреспонденцию мужа. Из конверта вылетела и упала на пол вырезанная из газеты фотография. Мэр Воронин — крупным планом. На фотографии черной шариковой ручкой пририсован приставленный к виску пистолет. Неумело, так рисуют дети; однако подробности огнестрельного оружия, которые должны быть известны разве что мастеру насилия, которому частенько приходится иметь дело с пистолетом, говорили о том, что рисунок сделан не детской рукой.

Фотографию Алена разорвала и спустила в канализацию. После долго мыла, оттирала руки: у нее было такое чувство, будто прикоснулась к какой-то мрази! Она поняла, что это была угроза, но подумала, что не стоит отягощать жизнь Валерию, ему и без того трудно…

Второе письмо пришло, когда все подозреваемые по делу «Хостинского комплекса» уже сидели в следственном изоляторе, и поэтому оно насторожило Алену гораздо сильнее. Письмо тоже содержало фотографию Валерия Семеновича, сделанную, очевидно, исподтишка. К горлу мэра был приставлен гротескных размеров нож, нарисованный красным маркером.

Эту фотографию Алена понесла Александру Борисовичу Турецкому, трудившемуся над расследованием дела «Хостинского комплекса». Но ни отпечатков пальцев, ни каких-либо других примет, позволяющих установить отправителей, на письме не было. Следы вели в никуда. Они позволяли лишь одно сказать с уверенностью: кто-то из преступников-«хостинцев» остался на свободе.