поле беда — эти двое сами не помогут, да еще и тестю, и другим князьям дорогу заступят — особо Роман, который давно тянет загребущие руки к золотому галицкому столу. Что же, Ефросинья от этого стала не люба мне? О, милее света белого! А Владимир полюбил впервые… А что упустил он ханского пса — тоже невелика вина: все равно дальнего дозора не догнать было. Да и видели поганые один полк».

Готовый простить, Игорь только ждал сына с повинной. Весь день ждал. А Владимир не пришел…

«Побоялся!» — негодовал Игорь, вскачь огибая курган. Трусость, в которой он винил сына, возмущала его больше, чем утренний проступок. «Ольгович боится! Ольгович — трус!» — твердил он про себя с гневом. И вдруг новая мысль ожгла его: «А я? Я не трушу?..»

Игорь рванул повод. Хан сел на круп, взорвал дерн всеми копытами. Ноздреча, летевший следом, едва успел вздыбить жеребца, блеснув подковами над плечами князя, огромный жеребец, храпя, стал пятиться на задних ногах.

Над Ворсклой уже курился туман. Тяжелое солнце стояло на краю синей степи. В багровом круге чернел вороном далекий всадник.

— Половец? — указал рукой Игорь.

— Наши там не ездят в одиночку…

Ноздреча поставил жеребца рядом, сообщил:

— Под вечер поганые опять мельтешили перед полками.

Игорь выпрямился на стременах, глянул на дядьку. Тот раскладывал бороду по непомерной своей груди.

— Ну?..

— Ушли.

— А сторожа, Ноздреча?! — крикнул Игорь. — Куда глядят твои сторожа?

— Степь широка. Всю не загородишь сторожами. Да и кони у половцев борзей наших: в зиму не стояли.

— И много было?

— Сорок всадников. Показались — только ты ускакал сюда с Митусой, и сразу твоим следом пошли. Тут-то я и взмок от страха, что пустил тебя без охраны. Ударился к шеломени сам. Надо бы тебе, Игорь Святославич, остеречься, не отъезжать одному от полков.

— Все не так! Все не так! — уже не слушая воеводу, шумно выдохнул Игорь и как-то сразу обмяк в седле. — С первых шагов не так!..

Ноздреча знаком велел кметам проезжать вперед. Повернул жеребца, стал близко — лицом к князю.

— Игорь Святославич! — Грубый голос старика зазвучал теплее. — Ты весь день не в себе. Тебя и впрямь так встревожили эти нежданные дозоры Белоглазого?

— Не только.

— Значит, и дозоры… Но ты много водил ратей и знаешь: в поле надо каждый час быть готовым к битве.

— Да, Ноздреча, знаю.

— И знаешь, что в поле ничто не дает князю права носить в душе страх.

— Знаю…

— Но забыл об этом, похоже?

Игорь с трудом оторвал свои глаза от цепких глазок воеводы, опустил голову.

—. Боюсь! Боюсь, дядька!.. За Ворсклу шагнуть боюсь.

— Боишься смерти?

— Позора.

— Но за Ворсклой только слава твоя.

— Слава или погибель всего войска.

— Ты не веришь в победу?

По лицу Игоря прошла мука.

.— Хочу ее, Ноздреча! И в степь кинулся поспешно потому, что очень верил в победу. Теперь меня грызут сомнения.

— Худо! — Старик отвернулся, предложил холодно: — Повороти полки.

— Воевода!..

Хан прянул от крика, как от плети. Заплясал.

— О, прости, прости, князь! Ты, конечно, не думал так…

— Думал! Все ты знаешь, старый ведун! Но поворотить полки… Это хуже смерти! Позор!

— А вести их на поле без веры в победу — лучше? Достойно твоей чести?

— Нет, дядька, нет! — Железная рука князя легла на плечо воеводы, пригнула его. — Но все говорили, что после разгрома на Хороле Кончак бежит к Дону. И ты торопил меня: «Самая пора добить хана!» Я и прыснул вдогон с малой ратью. А сегодняшние разъезды поганых мне говорят другое… — Игорь повел лютыми глазами (в сторону далекого всадника. — Вон! Ждут нас!.. Вправе я теперь идти за Ворсклу?

Ноздреча стряхнул руку.

— Русские не раки, задом не пятятся.

— Но против всего поля нас горсть! Погублю войско— и открою орде путь на Киев, на Чернигов. Добуду не славу, а позор всей Русской земле. Вот что страшйт!

— Игорь Святославич! — теперь жестко заговорил старый воевода. — Пятилетнего я впервые посадил тебя на коня. «Руси нужны защитники, Ноздреча. Научи моего сына победно водить полки, как водишь сам», — молвил мне в тот день Святослав Ольгович — отец твой, славный князь черниговский, по щедрости ума которого я из «меньших людей» стад воеводой. Нынче тебе четвертый десяток. Походов наших иному на пять жизней хватит, Имя твое — славно. И я гордился, думал, что честно выполнил завет моего благодетеля, да будет земля ему пухом! А сейчас мне тяжко. — Ноздреча сурово сдвинул мохнатые брови. — Нет, я не вырастил Руси великого воина! Не постиг ты главного, Святославич: не понял, что побеждают мужеством, а не числом и что воевода, который ведет полки без веры в победу, — не воевода, а душегуб. Не перебивай! Кончак — недобитый враг. Ты не дай ему опамятоваться. Настигни, добей! На это войска у тебя довольно: три конных полка, черниговцы с ковуями, да придет к Осколу Всеволод с курянами…

— А ты видел, что сталось с ковуями?.. И Владимир меня тревожит.

— Поздно сокрушаться да прикидывать! — почти выкрикнул Ноздреча. — Возьми в кулак свое сердце и полки. Ты уже в поле, а в поле две воли: чья правее, та и сильнее. Мы же сюда пошли не по худому замышлению, а в защиту Руси, и бог поможет нам! А ляжем костьми — тоже славу добудем вечную. Вот мое слово, княже!

Он вздыбил жеребца, повернул к Ворскле.

Кметы под бунчуком ждали далеко внизу. По всему лугу — от реки до увала — разбредались кони. Группами, в разные стороны от лагеря скакали ночные сторожа. Острия их копий вспыхивали…

Игорь долго молчал.

— Спасибо, дядька! — наконец негромко сказал он. Снял шлем, отер белый лоб. — Правду молвят, что коня погоняют плетью, а человека — словом. Меня только и мучила мысль, что я поспешил. Словно бы ради славы.

Глазки Ноздречи сверкнули.

— Поспешил?.. Не мне, былому пахарю, судить князей, но коли зашла речь — послушай. Всем князьям — киевским, черниговским, суздальским и прочим — давно бы надо поспешить сюда вкупе дружно. А вы бьетесь с половцами порознь, каждый за свой удел. Мало добра от этого. Дикие топчут конями русские нивы… Сто лет уж так. И никто не спешит! Ты первым идешь в Половецкую землю.

— Я— Ольгович! — гордо напомнил Игорь. — Мы, Ольговичи, говорим: «Каждый держит свою вотчину, а печется о всей Руси». И так поступаем.

— Не всегда, не всегда!..

Лугом они долго ехали молча. Трава стояла, как вода. Кони брели в ней по