Я улыбаюсь, целую кончики собственных пальцев, выкидываю бутылку в урну, надеваю сначала гарнитуру, а потом и шлем, поправляю рюкзак.

- Я хорошо вожу, - бросаю через плечо, уже сидя на своем любимом мужчине. Ревет мотор, плачет в ушах Лана дель Рей, и я срываюсь с места. Оборачиваюсь, в тот момент, когда выезжаю на дорогу, чтобы еще раз посмотреть на искателя…

Ну мне правда нравится на него смотреть.

…и с удивлением понимаю, что Шелкопряда нет на том месте, где он стоял секунду назад.

Силен, зараза.

Почему-то от этой мысли улыбка расползается по губам, и я прибавляю газ. А потом прошу прекрасную Алису набрать номер любимой пиццерии, потому что вспоминаю, что кроме просроченного сырка, льда и… пожалуй, льда в холодильнике ничего нет. Заказываю «Маргариту» на толстом тесте с салями и двойной порцией халапенью, чтобы плакать, как побитая шлюха.

Мне ехать пятнадцать минут, а пиццу обещают доставить через полчаса, значит, у меня даже есть несколько минут на душ.

За время дороги я успеваю протрезветь и снова опьянеть от скорости, света и скользкого асфальта. Но когда все-таки слезаю с мотоцикла меня ведет. Сильно ведет в сторону, поэтому на душ уходит гораздо больше, чем я рассчитывала.

И звонок в дверь застает на полпути из ванной к шкафу.

Приходится тормозить, брать с полки телефон и открывать дверь. Рот наполняется слюной с первым поворотом замка, к последнему – я готова сожрать и того, кто стоит за дверью.

- Ва-а-а-ш-а…

Там парнишка. Лет двадцати. Смотрит на меня, примерно также, как я смотрю на термо-сумку в его руках. Причина такого поведения мне непонятна, и не то чтобы очень хотелось ее узнавать, поэтому мальчишку приходится торопить.

Он отчего-то мнется, пытается что-то сказать, мычит, то бледнея, то краснея, хрипит и странно булькает, переступает с ноги на ногу.

Но через пятнадцать минут я и моя пицца идем к дивану. Я краем глаза ловлю свое отражение в зеркале и икаю. Потому что мальчишке дверь я открыла в нижнем белье. И не особенно это белье можно назвать целомудренным.

Ну да и ладушки. Я же говорю, со мной бывает, я зависаю, потому что, видимо, у меня внутри что-то сломано.

Но и это волнует мало, больше волнует остывающая пицца.

А вечером следующего дня я сижу в ресторане за столиком и пытаюсь удержать на лице живейший интерес. Напротив сидит… Не знаю, как его назвать… мужик сидит. Спонсор типа. Такой себе дядька. У него на запястье сверкает Патек...

Сверкает специально, чтобы я заметила и оценила. Я заметила. Оценила.

Ну, так себе, середнячок.

…на парковке – конечно убогий Хаммер. Мужик молодится: ему за сорок, но выглядит он неплохо. Поджарый, ухоженный, но пренебрегает маникюром, что выдает прошлое дядьки с головой. А может и не выдает, может я просто предвзято сужу. Костюм тоже неплох, скорее всего ручной работы, сорочка белая, шелковая, волосы а-ля небрежно взъерошены, но на самом деле ни фига они не взъерошены. Дядька гладко выбрит и.. смертельно скучен.

Он заказывает устриц и Гранд Кюве. Делает это с таким видом, будто сейчас откроет мне тайну мироздания и феерию вкуса. Смотрит на меня, как на студентку из глухой провинции, считающую фастфуд рестораном, а вино за триста рублей из пакета – действительно вином.

Проблема в том, что я не из провинции, фастфуд воспринимаю, как фастфуд, а шампанское и моллюсков не люблю. Мне доставляет мало удовольствия глотать скользкую, сопливую дрянь с лимонным соком, отдаленно напоминающую рыбное суфле, и делать при этом восторженный вид. Еще меньше удовольствия доставляет шипучка, после любого количество которой дико болит голова. К тому же ресторан откровенно так себе, и я не уверена, что устрицы свежие, а шампанское – не дешевая подделка. Здесь даже пианист за роялем откровенно лажает, наигрывая что-то смертельно-попсовое.

Я давлю тяжелый вздох, потому что больше бы радовалась жареной картошке, селедке, бутылке текилы и простывшему джазу, чем вот этому вот всему, и возвращаю взгляд от неумелого музыканта к дядьке.

Он небрежно отпускает официанта и продолжает смотреть на меня этим своим взглядом: «детка-я-покажу-тебе-весь-мир». Хотя мы оба знаем, что сегодня он рассчитывает показать мне свой стручок и пару колокольчиков, идущих в базовой комплектации.

Как будто меня можно удивить членом и размером понтов.

Он что-то спрашивает, я что-то отвечаю. Восторженно-придурковатое. В его глазах загорается похоть и удовлетворение. Это даже не вожделение, это именно похоть – нагнуть и оттрахать. Пока я веду себя ровно так, как он и предполагал.

Ну а чего еще ждать от двадцати летней, плюс-минус, девчонки, прыгающей по сцене перед кучкой неформалов?

Макияж у меня, кстати, все еще сценический – обосравшаяся панда, как говорит Мара, одежда соответствующая. Белое платье, корсет, жабо, заляпанное искусственной кровью. Эпично, в общем. И не подходит для этого заведения. Поэтому к нашему столику такой повышенный интерес.

Смотрите, чего уж там. Возможно, последним, что вы увидите, будет мое лицо. Когда-нибудь… А возможно, и нет.

Дядьку зовут Сергей, и он сегодня что-то уж слишком настойчив. Я вообще не собиралась куда-либо ехать. В конце концов Шелкопряд обещал мне сбежавшую душу, и я планировала после выступления отправиться в «Безнадегу». Но наш клавишник очень просил с ним съездить и поговорить о новом синтезаторе. Дядька – поставщик профессионального оборудования, а инструмент у Ветра и правда старый.

И вот я тут, сижу, смотрю на дядьку, делаю вид, что слушаю его и думаю о том, что скорее всего новые клавиши для Стаса куплю сама. Потому что… ну вот оно того не стоит, серьезно. Даже если он всю группу инструментами завалит.

Короче, мрак.

Через десять минут нам все-таки приносят устриц и Кюве. Я опасливо кошусь и на то, и на другое, и не рискую прикасаться, потому что… устрицы точно несвежие.

- Попробуй, Белоснежка, - хрипит Сергей, пошло мне подмигивая. – Это вкусно.

Сергей знает только мое сценическое имя, и это несказанно радует.

- Они тухлые, - раздается шелест из-за спины, заставивший на миг замереть в удивлении. А потом чужое дыхание касается уха, - Твоя душа у меня.

- Нет, - улыбаюсь я, не поворачиваясь. – Моя душа при мне. Это я тебе как собиратель говорю.

Я смотрю на шампанское, дядьку, моллюсков, на дешевую пусть и с претензией обстановку ресторана и кривлюсь, ничего не скрывая. Потому что все это подделка, даже пианист за роялем – подделка, а подделки я не понимаю. Правда, не понимаю. Потому что подделка – это ложь. Лучше купить хорошую, качественную сумку из кожи ноунэйм, чем китайский Луи Виттон. Ложь, она унижает. 

Сергей ничего не понимает.

Окидывает меня растерянным взглядом, когда я поднимаюсь на ноги. Шелкопряд за спиной молчит.