- Ну хоть что-то хорошее в этом есть?

- Что-то есть, - пожимаю плечами. – Тебе хорошо. Какое-то время. Не долго.

- А как же любовь до гроба? Умерли в один день, вот это вот все… - она обводит рукой улицу перед собой. – Бабочки в животе, розовые пони, жрущие радугу, карамельный сироп вместо дождя, солнце в два часа ночи вместо лампочки из-за смс?

- Ага, и за «окошком Альпы», - усмехаюсь. – Я… это есть, Дашка, наверняка есть, но встречается редко. Так почему ты спрашиваешь? – мы почти дошли до угла, и времени на то, чтобы услышать ее ответ, у меня мало.

- Потому что никак не могу влюбиться, - пожимает она плечами, опуская темную голову. – Все кругом влюбляются, девчонки шепчутся, обсуждают парней. А я не могу. Мне никто не нравится. И… я как будто лишняя, понимаешь? Кажется, что что-то упускаю. Со мной что-то не так?

- И это все? – вздергиваю я брови. – Дашка, все с тобой так, успеешь ты еще и влюбиться, и полюбить, и страдать потом по ночам. Хочешь, влюбись в меня, - развожу в стороны руками.

Дашка оглядывает меня с ног до головы и снова смеется, опять заливисто и громко.

- Фу, - морщит она нос, - это будет совсем по-дебильному.

- Почему это? – делаю я обиженный вид.

Дашка опять смотрит на меня внимательно, почти придирчиво, скрещивает на груди руки, щурится, нарочито глубоко вздыхает.  

- Ты не человек, ты… давай, назовем это «спас меня», ты старше меня… на сколько? Лет на пятнадцать? У тебя явно темное прошлое и не менее темное настоящее, полно скелетов в сундуках и шкафах, куча денег. Все шаблоны собрали?

Я смеюсь. Коротко и отрывисто.

- Не знаю, Дашка, возможно… - качаю головой, все еще улыбаясь.

- Знаешь, а ведь не все… - она закусывает нижнюю губу, и снова разглядывает меня несколько секунд в полной тишине. Я жду, потому что мне интересно, что она выдаст. – Надо еще, чтобы ты был моим двоюродным или сводным братом, или чтобы меня выдали за тебя замуж насильно, или чтобы ты похитил меня, а еще лучше…

- Господи, Дашка…

- Погоди, я придумала, - широко улыбается девчонка, в глазах горит озорство и гордость собой. – Ты мой сводный брат и учитель… физики в одном лице. Физику я ни хрена не понимаю, поэтому как-то останусь позаниматься дополнительно, потом еще раз и еще, а ты ж тако-о-ой красивы-ы-ый, - мерзко тянет девчонка, - что аж сил моих нет, я буду страдать и мучиться, и ты будешь страдать и мучиться.

- Почему?

- Ну мы же типа брат с сестрой и пофиг, что не родные. В общем, страдать будем месяц или два, а потом бам, - она хлопает в ладоши, звонко, громко, - чуйства, запретный трах в раздевалке, кабинете или лаборантской, все дела. А уже потом ты меня украдешь и заставишь силой или обманом выйти за тебя, и обязательно надо будет, чтобы меня у тебя украли как-нибудь. Эти твои скелеты из шкафов и сундуков, и чтобы ты меня обязательно спас. Лишился какой-нибудь части тела, кроме члена, конечно, а то как мы потом детей делать будем, тройню сразу, но спасти героически должен. 

- Ужас какой, Дашка, я передумал, - кривлюсь, - не надо в меня влюбляться. Влюбись в кого-нибудь другого, потому что столько драмы мне не вынести. Я самоубьюсь. Еще после траха в лаборантской.

- Вот и я говорю «фу», - снова хохочет Дашка. А я стою и смотрю на нее, улыбаюсь, потому что у этой девчонки не пойми что творится в голове, потому что она взрослая, хоть и маленькая еще, потому что она заставляет меня улыбаться, потому что может все вывернуть вот так, потому что относится ко мне как к другу, потому что не знает, кто я, и еще тысяча таких вот потому что.

А потом Дашка поправляет лямки рюкзака, машет мне рукой и бежит, перепрыгивая через лужи, в школу. А я разворачиваюсь и чешу назад, к ее дому, к тому месту, где оставил тачку.  

Дашка…

Завтра надо будет вместо «Малинового поцелуя» принести ее любимый «Шоколад».

Я выруливаю из двора, косясь на окна старой хрущевки, давлю педаль в пол и еду домой. Мне надо поспать, потому что очередной придурок вляпался в очередное дерьмо и без меня никак с ним не справится.

Отказать я не мог, плата за мою помощь обещает быть очень сладкой.

Квартира встречает тишиной и пустотой. Блаженной тишиной и блаженной пустотой. Душ расслабляет мышцы, полстакана виски – мозги. А потом я валюсь спать, так и не удосужившись разобрать кровать, зато не забыв поставить будильник. Вечером мне надо заглянуть к одной старой знакомой. Так надо, что аж улыбаться тянет.

Поэтому в шесть я давлю на звонок возле двери с номером девять. Обычная дверь, обычная хрущевка, обычный спальный район. Вот только обитатель не совсем обычный.

Дверь открывается с легким щелчком, и на пороге замирает Мизуки, она кутается в шаль, на ногах шерстяные носки, смотрит хмуро, щурит и без того раскосые глаза, поджимает неестественно красные губы.

- Шелкопряд, - шипит рассерженной кошкой, стягивая у горла серый пушистый платок.

Никак, оренбургский…

Мысль заставляет улыбнуться. Что может быть страннее, чем японская ведьма в оренбургском платке? Но улыбка моя ведьме явно не нравится. Заставляет хмуриться еще больше.

- Зачем пришел, выродок? – плюется ведьма. Плюется не со зла, со страха. Продолжая стоять в проеме, пытаясь держать оборону.

Они даже смешные иногда. Эти ведьмы.

Я делаю шаг, заставляя девушку отступить, закрываю за собой дверь, еще шире растягиваю губы.

Она вздрагивает от щелчка замка, переступает с ноги на ногу, отводит черные глаза. Потому что понимает, что меня этим не напугать, как и распущенными волосами, что живут будто своей жизнью, извиваются змеями, скользят по ее щекам и плечам. Их танец вокруг колдуньи почти красив, почти завораживает и гипнотизирует. Очень похоже на искусство. Но мне некогда, и это я уже видел. 

- Ты прицепила дух страха к этому парню? – я достаю из кармана мобильник, нахожу фотку, разворачиваю экраном к Мизуки. Вопрос этот задаю просто, чтобы задать, без особой цели. Я знаю, что это она, больше некому. Да и весь ее вид говорит в пользу моей догадки: бледнее, чем обычно, синяя сетка вен на прозрачной коже шеи, покрасневшие глаза, кровавые губы. Недавно прицепила, и недели не прошло.

- Это просто бизнес, Шелкопряд, - скрещивает Мизуки руки на груди, отступая от меня еще на шаг, вжимаясь спиной в стену. – Такой же, как у тебя. Мне заплатили, я прицепила.

Вены проступают не только на шее, но и на лице, руках. Подозреваю, что и на всем теле. Они вздутые, крупные. Я почти слышу, как пульсирует внутри кровь. Красная, как губы ведьмы.

- Прекрасно. Мне надо, чтобы сняла.

- Как ты себе это представляешь? – вздергивает она тонкую, точеную бровь. В ведьме нет совершенно ничего от растиражированных японских школьниц, гейш или, на худой конец, просто молоденьких азиаток. Она холодная, красивая и ненастоящая. Пластика творит чудеса даже с лицом ведьмы. Даже с лицом японской ведьмы. И все станет еще хуже, как только Мизуки начнет призыв.