- Нам не по пути, - говорю немного запоздало, наверное. – И устрицы и правда испорчены, не ешь.

Я разворачиваюсь к искателю, скольжу взглядом по его лицу, но снова его не вижу, какие-то размытые черты. Пожимаю плечами и иду к выходу из зала.

Сбежавшая душа – мой приоритет.

Мы выходим на улицу. Я и мужчина, чье лицо скрыто от меня какой-то непонятной завесой, спускаемся по ступенькам.

- Какое-то отстойное место ты выбрала, - комментирует искатель холодно.

- Потому что выбирала не я, - пожимаю плечами, сворачивая за здание ресторана. Нужно безлюдное место. Нужно, чтобы шагнуть в «Безнадегу». Я не сомневаюсь ни минуты, что сбежавшая душа ждет меня именно там.

«Безнадега», как обычно, прекрасна и ужасна одновременно. Она угрюмая и темная, свет, от закованных в старые металлические прутья, ламп тусклый, здесь кирпичные стены и потрескавшийся бетон между ними. Не искусственная облицовка, не напыщенная и убогая имитация под лофт… Этот кирпич настоящий, и трещины в нем настоящие, и обшарпанный бетон тоже настоящий. Здесь потемневший потолок над головой, переживший пару десятков потопов и столько же пожаров, здесь под ногами скрипучий, стертый до проплешин дубовый паркет. Здесь рядом с барной стойкой стоит темный Стэйнвэй с облупившимся кое-где лаком и западающими ля бемоль, ре третьей октавы и вываливающейся фа диез четвертой. Этот Стэйнвэй такой же старый, как и «Безнадега», такой же скрипучий. У этого пианино Питерский характер – оно давно простужено, кутается в колючий шарф, щурится от меццо, как от ветра, и кашляет на форте. Хотя не думаю, что оно хоть раз бывало в Питере за всю свою карьеру. Здесь разномастные столики: квадратные, круглые, большие, маленькие, из темного и светлого дерева, выкрашенные зеленой, серой, бордовой краской или покрытые лаком, будто собраны на барахолке. Такие же барахольные стулья и кресла. За барной стойкой на полках ряды бутылок и какого-то мусора: картины, черно-белые снимки, несколько дисковых телефонов, старый кассовый аппарат, статуэтки, маски, пепельницы, трубки. Как-будто однажды кто-то просто съехал и притащил сюда весь свой хлам. Здесь же, в «Безнадеге» кое-где вычурные, но такие же обшарпанные, как и все вокруг английские торшеры, чай могут принести в фарфоровой или жестяной кружке, еду – на широком блюде или в чугунной сковороде. Здесь все наоборот, но, тем не менее, все именно так, как надо.

Мы садимся за столик в центре и тут же рядом оказывается Юля. Смешливая блондинка в короткой юбке и просторной футболке. В «Безнадеге» нет и никогда не было формы.

Я бросаю короткое «я сегодня устала» и прикрываю глаза, не слушая, что заказывает Шелкопряд. Не интересно.

И все-таки у меня к мужчине напротив есть вопрос. Один простой вопрос, который я задавала себе вчера, пока ехала домой, пока стояла под душем, пока ела пиццу перед экраном ноута, задавала сегодня весь день и вечер.

Но пока я держу этот вопрос при себе. Сижу с закрытыми глазами и вдыхаю запахи, звуки, голоса и шорохи «Безнадеги».

Смотрю на искателя вновь только когда приносят наш заказ.

Ему – кофе. Простой черный кофе в синей кружке.

Мне имбирный латте, подтаявший пломбир в креманке и глубокую тарелку чипсов с перцем.

О да. Это то, что мне сейчас надо.

Я придирчиво осматриваю содержимое миски, ищу чипс поаппетитнее, перебираю. Тщательно перебираю, потому что первый – должен быть идеальным, чтобы не испортить ощущения от остальных.

- Они все одинаковые, - говорит мужчина, через какое-то время. Он наблюдает за мной, я чувствую, хотя все еще не вижу его лица. Оно по-прежнему размыто и спрятано от меня, только черные волосы, немного взъерошенные осенним ветром. И мне сегодня тоже нравится на него смотреть. Это странно, наверное, но не более странно, чем обычно в моей жизни.  

- Ты не прав, - качаю головой, не отвлекаясь от своего занятия. - Это важно.

Вот этот. 

Выбор наконец-то сделан.

Я макаю картофель в мороженое, кладу в рот и снова закрываю глаза, блаженно выдыхая. Это вкусно. Это разные текстуры на языке. Сочетание перца и пломбира, холодного, мягкого и сладкого, и шершавого и пряного с небольшой остротой. Это очень вкусно.

- Тяжелый день, говоришь? – раздается бархатный голос Шелкопряда. В нем нет иронии и нет удивления, возможно, легкое любопытство, но оно не более, чем вежливость.

- Ага, - я все еще смакую. И мне все еще кайфово. А поэтому вопрос мой все еще не озвучен.

Он ничего не говорит, но я знаю, что смотрит. Его интерес сейчас, в этот миг, кажется слишком пристальным. Вдруг становится таким. Где-то в промежутке между глотком кофе и новым чипсом с мороженным. Он наблюдает за мной как… как энтомолог за неизвестной ранее науке букашкой. И от него действительно веет холодом.

Я снова делаю глоток кофе и открываю глаза.

- Что ты возьмешь с меня за душу? – наконец, спрашиваю, подпирая рукой подбородок.

- Протрезвела, - в голосе слышна улыбка. Но эта улыбка ненастоящая, как и его лицо. Он сам вдруг становится ненастоящим. И смотреть на него мне больше не нравится.

- Можешь так считать. Так какова цена?

Он немного склоняет голову, и я ощущаю взгляд мужчины на моих пальцах.

- На чем ты играешь? – вдруг спрашивает совершенно непонятное вместо того, чтобы ответить.

- Стэйнвей, как вариант, - пожимаю плечами. Нет, я не вру, я правда умею играть на пианино.

- Нет, - мне кажется он кривит рот, по крайней мере, его нет, звучит так. – Уверен, есть еще что-то, - и он берет мою руку в свою, переворачивает, проводит почти невесомо пальцами от основания ладони на внутренней стороне к себе, до самых подушечек. Ведет медленно, почти не касаясь.

Это движение отчего-то кажется очень интимным, хотя не является таким. Там нет подтекста. С его стороны. Просто любопытство. Но у мня волоски на руках встают дыбом, и температура вокруг вдруг повышается на несколько градусов. Напрягается спина, благодушное, почти расслабленное настроение, мое обычное состояние пофигизма, вдруг сменяется чем-то другим. Чем-то… Это еще не желание, но… легкий намек уже есть.

Я не убираю руку.

- На укулеле, - отвечаю. Это тоже не вранье, но и не ответ на его вопрос. Я не знаю, почему не хочу отвечать. Но не хочу. Наверное… это слишком мое…

- А еще?

- Это твоя цена? Узнать, на чем я играю?

Черты его лица вдруг плывут еще больше, а пальцы на моем запястье ослабляют давление. Он силен, бесконечно силен. Силен настолько, что мне вдруг становится неуютно… И слишком непонятен.

Мне не нравятся его вопросы, опасность, исходящая от искателя, его руки на моих.

- Это вежливость, не более. Цена у души другая.

Я все-таки отнимаю свою ладонь, опускаю руки на колени, склоняю голову к плечу.