Он оглядел себя в зеркале, намочил полотенце, приложил к животу. Быстро оправился. Крепкий старик. Мы смотрели друг на друга в зеркале. Моя жидкая светло-рыжая растительность выглядела жалко, соответственно душевному состоянию, а его усы чернели, как настроение на вечеринках 1970-х годов, во времена моей юности. Глаза дяди уменьшились до размеров глазок омара, у которого они очень маленькие. Из них летели смертоносные стрелы. Я уже говорил, что, как правило, он бросал на меня взгляд замороженной устрицы – уже плохо. Поэтому глазки омара не сулили ничего хорошего – репертуар зловещих взглядов, заимствованный из мира моллюсков и ракообразных, расширялся пропорционально неприязни ко мне.

– Прошу прощения за идиотизм, – прошептал я и смылся из ванной к себе в комнату.

Я пытаюсь кое-что написать. Немного о сюжете и герое моего романа. Социологическое объяснение практического выбора богатыми пожилыми людьми сопровождающих. Литературно образованный Дживс одобряет выработанную за день прозу. Воспоминания о поступлении Дживса на службу ко мне. Дживс готовит полдник. Я принимаю решение

Можно назвать меня озабоченным. Расстроенным, парализованным – тоже годится. Я лежал на кровати. От огорчения даже поесть не мог и остался без завтрака. Слева мелькал Дживс лучиком света.

– Как по-вашему, Дживс, письменное извинение решит проблему?

– Не знаю, есть ли в том необходимость, сэр. Это была просто случайность. Ваш дядя – человек разумный. А судя по тому, что вы мне рассказывали о его животе, он не получил серьезных повреждений.

– Возможно, вы правы, Дживс. Только все равно дело плохо. Знаете, как говорят о засидевшихся и надоевших гостях. Возможно, я задержался здесь дольше, чем позволяют родственные связи. Но я эгоист, Дживс. В Нью-Джерси благоприятная атмосфера для литературного творчества. Здесь я возвращаюсь к корням.

– Да, сэр.

– Может быть, если сейчас постучать пальцами по клавиатуре, на душе полегчает.

– За работой вам всегда становится лучше, сэр.

– Тогда приготовьте кофе со льдом, Дживс. Знаете, я без этого писать не могу. Действуя на нервы, кофеин неизменно содействует Музе.

– Да, сэр.

Дживс унесся готовить кофе. Мы знали, что на берегу чисто. После столкновения на лестнице дядя вернулся к обычному распорядку: съел миску овсянки, читая газету и слушая радио. Когда радио заглохло и хлопнула входная дверь, стало ясно, что мы – рабы – можем свободно бегать, резвиться, пить водку, тискать рабынь, валяться на сеновале.

Я уселся за письменный стол, вскоре явился Дживс с кофе. Потягивая ледяной напиток, я смотрел на компьютер. Только недавно с большими страданиями переключился на него с пишущей машинки, но тут есть и определенное преимущество – в кратковременных перерывах в творческом процессе на компьютере можно раскинуть пасьянс.

Свой первый роман я даже на машинке не печатал – писал от руки, потом сдал машинистке. Но это было несколько лет назад. Я начал печататься довольно рано, всего в двадцать три года, через год после окончания колледжа, а теперь, в тридцать лет, оставаясь еще молодым, практически выдохся. Отсюда одержимое стремление не встречаться по утрам с дядей, чтобы прийти в подходящее расположение духа для творчества. Если не закончить вторую книгу, я навсегда останусь автором одного романа. Вряд ли хоть кто-нибудь прочел роман «Мне меня жалко», но он был опубликован крупным нью-йоркским издательством, так что мне было на что жить в своем тесном мирке.

Новый роман, над которым, как уже говорилось, я работал два года, был романом с секретом, хоть все его намеки были неинтересными, ничем не примечательными, разве что в моем мнении. Наверно, это несколько странно, поскольку все романы подобного рода обычно пишутся о широко известных людях, но мне нравится этот стиль, когда литературный вымысел скрывает прихоти реальной жизни. Я даже имен не менял за исключением своего, назвав себя не Аланом, а Луисом. Непонятно почему, мне всегда безумно нравилось имя Луис.

Поэтому повествование в романе велось от имени Луиса (меня), а настоящим героем был мой бывший сосед по квартире в Манхэттене Чарльз, которого я в какой-то момент хотел перекрестить в Эдуарда или Генри, считая весьма остроумным использовать имена английских королей, тем более что Чарльз был истинным англофилом, поклонником королевской семьи. Вдобавок он был груб и язвителен, карьера драматурга ему не удалась, хотя я считал его блистательным. Больше никто, к сожалению, моего мнения не разделял, кроме пары каких-то никому не известных критиков 50-х годов, поэтому он сидел почти без гроша, вынужденный делить жилье с кем-то еще.

Доходы Чарльза составляла плата за преподавание композиции в Куинс-колледже и ежемесячно поступавшие чеки службы социального обеспечения, только на это не проживешь. У меня возник грандиозный и хитрый план: если пьесы не превратили Чарльза в великого американского писателя, то я превращу его в великого американского героя. Поэтому, живя с ним в одной квартире, я описывал его – о чем он не знал, – работая над книгой в библиотеке на 56-й улице или дома в его отсутствие, надежно пряча черновики и рукописи. Постоянно тайком записывал его рассуждения – он умел вести необычайно красочные диалоги, – постоянно мучимый этическими соображениями насчет заимствования чужой жизни. Впрочем, меня это не останавливало. Передо мной стояла насущная необходимость написать второй роман.

Прожив в соседстве почти два года, мы расстались с жутким скандалом, что привело меня к переезду в Нью-Джерси к тетке с дядей. Тем не менее книга, о которой Чарльз до сих пор не знает, по-прежнему мне представлялась пространным платоническим любовным письмом. Понимаете, я бесконечно им восхищался, несмотря на конец нашей дружбы, и это восхищение было сродни любви.

Роман с секретом получил название «Ходок», ибо Чарльз служил сопровождающим многим богатым дамам из Верхнего Вестсайда, получая при этом бесплатную еду высочайшего качества, которая ему очень нравилась и которую он иначе не мог себе позволить.

В качестве компаньона ему не приходилось ни за что платить, поскольку в высших кругах общества мужские и женские роли с возрастом весьма часто меняются: сначала за все платит мужчина, потом то же самое начинает оплачивать женщина. Женщины из высшего общества в семьдесят, восемьдесят, девяносто лет, поимев, как правило, не одного мужа, накопили или унаследовали колоссальные состояния либо после развода, либо живя дольше мужчин. Проблема заключается в том, что они не способны реально завести новых мужей и любовников и, скорее всего, не хотят заводить новых мужей и любовников, но им приятно иметь рядом мужчину, который прилично смотрится в обществе, распахивает перед ними двери, подставляет кресла, тащит чемоданы в поездках – поэтому богатым женщинам-долгожительницам требуется компаньон. Над ними постоянно кружит стая чаек в синих блейзерах – мужчины без денег, с определенной утонченностью, которые часто оказываются гомосексуалистами. Они называются «ходоками» – видимо, потому, что ходят рядом с женщинами, оказывая им услуги. Порой их зовут «запасными», когда, скажем, за обеденными столами требуется строго чередовать мужчин и женщин.