– Михаил Николаевич?

– Да, – растерялся мужчина. – Вроде бы раньше мы с вами не встречались. Или я запамятовал?

– Моя фамилия Пташников. Пташников Иван Алексеевич. Мы с вами знакомы, так сказать, заочно – вы рецензировали мою рукопись «Записки краеведа». Помните?

– Как не помнить, очень интересная рукопись.

– Рецензия тоже была… весьма интересная, – с заминкой проговорил Пташников.

– Правда, в своей рецензии я указал, что недостающие исторические сведения вы иногда восполняете беспочвенными предположениями, – добавил Окладин, тоже испытывая неловкость.

Краевед удрученно кивнул:

– Было такое замечание.

В голосе Окладина проскользнула досада:

– Вы все еще сердитесь на меня?

– Сейчас уже перегорело, – махнул рукой Пташников. – Книга все равно вышла, только на год позднее. Некоторые ваши замечания я учел.

– Значит, моя рецензия в какой-то степени помогла вам?

– В целом книга мало отличается от рукописи. Я по-прежнему считаю, что гипотезы в истории и краеведении не только допустимы, но порой и необходимы. Как, впрочем, и в любой другой науке. – Пташников заносчиво посмотрел собеседнику в глаза.

– А я, с вашего позволения, когда речь касается истории, по-прежнему предпочитаю оперировать только фактами.

– Воля ваша, – покорно вздохнул краевед.

Помолчав, Окладин осторожно спросил, вероятно, уже догадываясь, каков будет ответ краеведа:

– Скажите откровенно, Иван Алексеевич: вы разделяете мнение нашего загадочного попутчика, что существовал заговор против Грозного и царевич погиб в результате этого заговора?

– По правде говоря, я не могу избавиться от ощущения, что он и впрямь располагает какими-то неизвестными материалами.

В глубине души я был целиком согласен с краеведом в оценке чернобородого, но и на этот раз оставил свое мнение при себе. Однако наблюдательный Окладин, видимо, угадал мои мысли и, взглянув на меня, не удержался от саркастического замечания:

– Может, нам попался новый Агасфер?

– Кто? – не сразу понял краевед.

Окладин пояснил:

– Агасфер, осужденный Богом на вечные скитания за то, что не помог Иисусу Христу, когда тот с крестом шел на Голгофу. Может, наш странный попутчик видел Ивана Грозного своими глазами, присутствовал при гибели царевича? Только так можно объяснить эту удивительную, как вы считаете, осведомленность в событиях того времени.

Краевед даже не улыбнулся, сообщение чернобородого и сейчас не давало ему покоя.

Непонятно по какой причине, но интерес Пташникова к нашему чернобородому спутнику все больше не нравился Окладину, с виду человеку сдержанному и рассудительному. Пряча усмешку в уголках тонких губ, он сказал Пташникову:

– Заодно надо было спросить у этого новоявленного Агасфера о сыне Соломонии Сабуровой. Помнится, в своих краеведческих записках вы утверждали, что в Покровском монастыре Суздаля, куда сослал княгиню ее муж Василий Третий, у нее родился сын – брат Ивана Грозного.

– А вы в своей рецензии не смогли достаточно убедительно опровергнуть эту версию! – запальчиво проговорил краевед. – Как, впрочем, и многие другие версии, которые были изложены мною в рукописи.

И только тут до меня дошло, что фамилия краеведа мне знакома. Раскрыв журнал с заинтересовавшим меня очерком «Кто и когда основал Москву?», я прочитал под ним фамилию автора – «И. Пташников». Показал ее краеведу:

– Случайно, не однофамилец?

– Нет, это моя работа, – заглянув в журнал, ответил Пташников. Перепечатали из той самой книги «Записки краеведа», которую уважаемый Михаил Николаевич подверг столь резкой критике. Кстати сказать, этому очерку об основании Москвы в той рецензии тоже досталось с лихвой. Однако серьезный исторический журнал, как видите, его перепечатал, не побоялся критики.

– Я и сейчас считаю, что в вашем очерке домыслов больше, чем фактов, – неуступчиво произнес Окладин.

– А мне он показался довольно-таки убедительным, – признался я.

– Спасибо, молодой человек, за поддержку. – Пташников церемонно поклонился в мою сторону. – К сожалению, консервативность мышления – профессиональное заболевание очень многих ученых-историков.

Окладин только улыбнулся, давая понять, что замечание краеведа никак к нему не относится.

– Что же конкретно кажется вам сомнительным в этом очерке? – поспешно спросил я, чтобы продлить заинтересовавший меня разговор.

– Та легкость, с которой Иван Алексеевич выкинул из истории Москвы Юрия Долгорукого, получившего это прозвание в том числе и за свою неутомимую деятельность на поприще созидания новых городов, о чем есть четкие летописные свидетельства.

– Но вы согласны, что летописную запись о приглашении в Москву черниговского князя Святослава, на которую ссылается Карамзин, никак нельзя рассматривать как четкое свидетельство об основании Москвы именно в 1147 году?

– Надо же от какой-то даты отталкиваться. Я считаю, что первое упоминание в летописи, когда нет других источников, вполне оправданная точка отсчета возраста наших древних городов.

– А я с этим категорически не согласен! – моментально завелся Пташников. – При таком слепом доверии к летописям вся наша история становится куцей, урезанной. Нужны доказательства? Пожалуйста. Принято считать, что летописные погодные записи начинаются в Повести временных лет с 6360 гола от сотворения мира, то есть с 852 года от Рождества Христова. Летописец это объяснил так: «В лето 6360, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с той поры почнем и числа положим».

– У вас очень хорошая память, Иван Алексеевич, не допустили ни единого отклонения от летописного текста, – не удержался от комплимента Окладин, хотя выражение его лица по-прежнему было скептическим.

– На память пока не жалуюсь, – мимоходом проронил краевед и продолжил изложение своих доказательств: – Опираясь на эту дату, летописец определил даже год образования Руси, что вообще невозможно принять всерьез; назвал другие начальные события, в частности, под 862 годом, мифическое призвание варягов. Кстати, в той же записи, как давно существующий город, впервые упомянут Ростов. Однако соответствуют ли все эти даты истине?

Окладин промолчал, но, как я видел, внимательно следил за ходом рассуждений краеведа.

– Действительно, византийские хроники зафиксировали поход Руси на Константинополь при императоре Михаиле Третьем, но точную дату этого события не называют. Чтобы вывести ее, русский летописец не поленился провести расчет от Адама до вышеупомянутого Михаила и получил в результате 6360 год. Однако если провести этот расчет более тщательно, то получим 6314 – ошибка в 46 лет! Выходит, на столько же лет надо отодвигать все начальные даты русской истории, в том числе и первое упоминание Ростова Великого, который оказался почти на полвека старше даже того условного, «омоложенного» возраста, к которому его искусственно привязали. Как же можно доверять Повести временных лет, если в ней обнаруживаются такие вопиющие ошибки? – возмущенно обратился краевед к Окладину.