– Попробовать можно, но где гарантия, что получится? – резонно рассудил он. – Так можно на перроне всю ночь проторчать. Нет, это не выход.

В грязные стекла высоких окон зала ожидания бились черные мухи, на буфете висел амбарный замок, с информационного плаката «Их разыскивает милиция» уверенно, словно фотографировались на Доску почета, смотрели уголовники-рецидивисты.

Свободных мест не было – на жестких деревянных скамейках, положив под головы рюкзаки, вповалку спали школьники-туристы в залатанных джинсах. У ребят были такие усталые, измученные лица, что мы не стали их будить и вышли на привокзальную площадь.

Прогретый за день воздух пах угольной гарью и дорожной пылью. Напротив вокзала темнели окна закрытого гастронома. У неказистой дощатой автостанции, надеясь на попутную машину, маялись последние запоздавшие пассажиры. Нам надеяться было не на что.

Окладин предложил попытать счастья в гостинице – не всю же ночь бродить вокруг вокзала.

Мы с Пташниковым только вздохнули удрученно, не веря в удачу, уж такой нескладный день выдался. Но ничего лучшего посоветовать не могли и пустынной широкой улицей направились к центру города. Дорогу Окладин знал, как сказал нам – бывал здесь проездом.

Несколько лет назад, когда еще учился в техникуме, я был в Александрове на производственной практике, полгода работал на телевизионном заводе, в заводской газете был опубликован мой первый рассказ. Сейчас память о тех днях как бы подернулась дымкой, многое забылось, да и Александров за эти годы изменился, расстроился.

Несмотря на усталость и неопределенность нашего положения, настроение мое улучшилось. Не такие ли вот неожиданные повороты судьбы и заставляют нас до самой старости с любопытством вглядываться в будущее?

Именно здесь, в Александровой слободе, на территории древнего кремля, где размещался опричный двор Ивана Грозного, произошло преступление, о котором зашла речь в электричке. Я даже не мог предположить, что по воле прихотливого случая, который задержал меня в этом городе, мне буквально через несколько часов придется самому побывать на месте преступления…

Обстоятельно и невозмутимо отозвался летописец на событие, происшедшее третьего декабря 1564 года:

В тот роковой день царь Иван Грозный выехал из Москвы в Александрову слободу, и начался новый этап в истории всего русского государства, получивший мрачное название «опричнина».

До этого Александрова слобода была для Ивана Грозного вроде летней дачи, «местом для прохлады». Теперь на несколько лет она стала как бы неофициальной столицей Московии. Здесь царь, изумляя азиатской роскошью, принимал иностранных послов и купцов, отсюда уходил в военные походы, здесь вершил суд над непокорными боярами, сюда стекались несметные богатства из разграбленных опричниками вотчин, уединенных и знаменитых монастырей, больших и малых городов, на которые пал слепой царский гнев.

Для всей страны опричнина обернулась бедствием, которое можно было сравнить разве лишь с татарским игом, а для Александровой слободы она стала самой благодатной порой в ее ничем не примечательной до этого биографии – при Грозном здесь выросли рубленые, обложенные кирпичом стены крепости, земляные валы, новые дворцы и храмы, на украшение которых царь не жалел средств из казны.

Царская жестокость принесла Александровой слободе неожиданный расцвет, она же стала и причиной упадка города: после убийства здесь царевича Грозный навсегда уезжает отсюда.

Быстро теряет Слобода свое непрочное величие – рушатся крепостные стены, ветшают дворцы и храмы, награбленные богатства гибнут в огне или переправляются в Москву.

Позднее в Александровском кремле учредили женский Успенский монастырь, однако попадали за его высокие стены не только по собственному желанию, но и по чужой, монаршей воле – монастырские кельи становятся надежной тюрьмой для высокопоставленных пленниц.

Последней из них была Елизавета – дочь Петра Первого. Вскоре она воцарилась на престоле, и Александрова слобода окончательно лишается былого блеска, становится заштатным городком, о суровой истории которого напоминали только величественные кремлевские сооружения…

В центре старинного города с горестным прошлым стояла вполне современная и уютная гостиница.

В вестибюле было пусто, и наша робкая надежда провести ночь не на вокзале, а в гостиничном номере, укрепилась. Мы бодро повернули к деревянному барьеру, за которым над толстой растрепанной книгой сидела дежурная – полная миловидная женщина с добрым, бесхитростным лицом, какие встречаются только в провинции.

Отсутствие очереди, симпатичная дежурная – все складывалось как нельзя лучше. Мне уже представлялось, с каким удовольствием я вытянусь на свежей прохладной простыне, – и тут одновременно мы увидели лаконичное объявление «Мест нет».

– Что и следовало ожидать, – упавшим голосом сказал Пташников.

Дежурная рассеянно посмотрела в нашу сторону и опять уткнулась в книгу. Мы поняли – мест не только нет, но и не будет.

Идти на вокзал уже не было сил, да и что ожидало нас там? Жесткие скамейки, бачок с кипяченой водой, портреты уголовников на стене, а впереди длинная-предлинная ночь.

– Все, я не тронусь с этого места до утра, – заявил Пташников и устало опустился в низкое кресло возле закрытого газетного киоска.

Я тут же молча устроился рядом, показав Окладину на свободное кресло, – что еще можно было придумать в нашем незавидном положении?

Но Окладин рассудил иначе. Понимая, что от нас с краеведом мало толку, он так расписал дежурной наши дорожные злоключения, что в ее глазах промелькнуло сострадание, а руки машинально потянулись к толстой, обернутой в газету тетради.

Впереди опять слабо засветилась надежда. Мы с Пташниковым, словно и не было усталости, моментально поднялись с кресел и вместе с Окладиным стали напряженно следить, как дежурная неторопливо перелистывала исписанные страницы этой неказистой тетради, которая представилась нам в тот момент Книгой судеб.

Наконец дежурная произнесла очень приятным и добрым, как мне показалось тогда, голосом:

– На одну ночь могу устроить. Должны были московской электричкой по брони приехать, но не явились. Повезло вам, давайте паспорта…

Мы с Пташниковым рассыпались в благодарностях. Окладин с достоинством молчал, видимо, не без основания полагая, что он свое дело сделал, а выражать восторги – прямая обязанность тех, кто не ударил палец о палец, чтобы попасть в гостиницу.

Заполнив бланки, мы расписались в том, что больше чем на одну ночь проживания в гостинице не претендуем. Окладина и Пташникова дежурная поселила в номер на втором этаже, а меня на третьем, в триста седьмую комнату. Номер был тоже двухместный, и дежурная предупредила, что мой сосед, вероятно, уже спит.