Это не могло не отозваться на нервах, на характере Виснов-ской.

А к этому прибавьте те изводящие душу условия, среди которых проходит жизнь артистки театрального искусства.

Знаю, что меня назовут за это ретроградом, не умеющим прозреть чистого идеала сквозь туманы действительности, но действительность только и может объяснить многое туманное и неразгаданное в личности покойной и в роковой развязке ее встречи с подсудимым.

Как артистка, она не могла относиться с суровой недоступностью к массе поклонников и ухаживателей и незаметно развила в себе качество, так неизбежное при подобном антураже: она переродилась в кокетку, в ту опасную кокетку, обращение которой с ухаживателями могло одновременно кружить головы многим, лишая их самообладания и умения отличать в ее отношениях любезность от взаимности. Темным пятном лежит на ее личности этот бьющий в глаза всем ее наблюдательным и серьезным знакомым дефект, но он отчасти вызван отрицательными сторонами сценической профессии.

В противоположность поэту, художнику звука, кисти и резца артист не может ограничиться узким кругом ценителей, стоящих на высоте культуры, не может успокоиться на мнении немногих, при полном молчании безучастной и чуждой художнику толпы; артист работает перед зрителем всех ступеней развития; в театр открыт доступ всем и каждому, и самый характер искусства делает его заманчивым для зрителей любого умственного и нравственного развития.

Тогда как поэт и художник работают в тиши, замкнутые в своем рабочем уединении, и отдают себя на суд уже тогда, когда настроение ценителей может повлиять на будущую, а не совершившуюся уже работу, артист сцены творит свои дела на глазах у всех, под шум одобрения и негодования, и, что всего тяжелее, под шум одобрения, где голоса толпы могуче и звучнее, чем голоса ценителей, где от этого шума толпы зависит материальный успех дела и положение артиста. Поневоле артист иначе относится к зрителю, чем его родичи по духу, поневоле артистка снисходительнее к смелым посетителям театра, видя в них зачинщиков оценки ее таланта, могущих или одобрить, или нагнать уныние на нее в момент художественной работы.

Но и это еще не все.

Художники - не актеры, могут работать в часы свободного подъема духа. Они могут отойти от стола, полотна и инструмента, если душа их смущена или утомлена житейскими скорбями, не гармонирующими с задуманным делом. Они могут передохнуть и приступить снова к труду в любую минуту дня и ночи.

Актер - не то: ни в выборе пьесы, ни в часах отдыха и труда он не властен; когда взвился занавес театральный, он должен быть тем, чем велит быть ему роль, как бы ни были противоположно настроены струны его души… Нет ни отсрочки, ни выбора!

Любая природная мощь, любая нервно-счастливая организация расшатаются. Молодая женщина, как Висновская, игравшая чуть не ежедневно, утомленная и трудом и своим внутренним разладом, не могла выдержать долго: она должна была в годы, когда с нею встретился Бартенев, быть уже разбитой натурой.

Такой она и была. То не знающая отдыха работница, то ловкая кокетка, очаровывающая одновременно нескольких, то мечтательница о семейном очаге, то рабыня чужих страстей, то вдохновенная артистка, то стремящаяся сделать из своего искусства блестящую авантюру с целью добиться прочного материального положения…

В это время с ней в фойе театра знакомится Бартенев. Знакомство это не могло произвести на нее глубокого впечатления. Бартенев, как вы сами видите, не из тех, которым суждены победы над представительницами прекрасного пола. Маленький, с обыкновенною, некрасивою внешностью, с несмелыми манерами - что ей он?! Другое дело она: красивая, блестящая артистка. Его к ней повлечет, ее к нему - едва ли.

Он делает ей визит, он повторяет его… То же делают многие. Висновская, как опытный вождь, вербующий армию, записывает его в ряды своей партии и только поэтому открывает ему двери своего дома, не чувствуя ни повода, ни побуждений отличить его визиты от других или ждать их с нетерпением молодости и любви.

А он бывает все чаще и чаще… Засиживается, робко теряется при ее взглядах, теряет и тот ум, что ему дан.

Куртизанка, падшая женщина стала бы смеяться над этой любовной сентиментальностью и пошла бы либо навстречу ей, если бы это входило в ее планы, либо прогнала бы вздыхателя, мешающего ей жить, как ей хочется.

Но Висновская - не куртизанка, не падшая женщина; она полупадшая, по чужой воле. Она понимает чувство Бартенева, уважает его в нем. Она не может отвечать на него; служительница прекрасного искусства, она не может и в области привязанностей остановиться на чем-либо внешне не эстетическом; но глубина его привязанностей и не оскорблявшее ее даже намеком на что-либо грязное чувство молодого человека льстят ей. Она его терпит и на его робкие речи отвечает бессодержательными и привычными фразами кокетства, благо они вошли уже в характер, и довольна тем, что эти фразы утешают гусара, сводят его с ума, греют его, может быть, непривыкшего к таким речам.

Она не ошиблась. Бартенев ездил к ней не с целью мимолетного успеха: он предложил ей руку… Этим предложением она была польщена: гордость и самолюбие ее нашли в нем - рядом со скорбными чувствами, что она не дождалась лучшей, завиднейшей доли - и удовлетворение: ее ценят, ее уважают, считают за счастье соединить ее руку со своей… И потому-то это предложение так облегчило ее тяжелое состояние духа.

В это время уже стало замечаться ухудшение ее отношения к печати и обществу. Ей уже начали приходить в голову мысли о том, что рано или поздно молодость должна неминуемо пройти, а талант, как бы он велик ни был, вместе с молодостью может иссякнуть. В такое время, в такие тяжелые минуты горьких испытаний, раздражения и сильного физического и нравственного утомления всякое хорошее известие принимается охотнее. Это и понятно. Ведь человек, который видит пред собой смерть, хватается за указанный ему луч надежды, как за прочный якорь спасения. Точно так же и Висновская, не чувствуя любви к Бартеневу, приняла его предложение с благодарностью. В этом предложении она видела надежду на спасение.

А Бартенев был серьезно намерен жениться. Правда, он не говорил отцу о своем намерении, хотя и обещал Висновской сделать это, но это еще нисколько не говорит против него. Отец его строг, и он боялся его. Очень естественно, что, находясь в Варшаве, он находился под влиянием Висновской, но как только он вышел из-под этого влияния, как только выехал в отпуск к отцу, так тотчас же, по мере удаления от Варшавы, его начал все более и более охватывать страх перед грозным отцом.

Ничего нет невероятного в том, что отец Бартенева