ее глаза, в которые он так любил глядеть и догадываться о желаниях, их одушевляющих, чтобы поспешить исполнить их, он потерялся: хозяина его души не стало, не было больше той живой силы, которая по своему произволу могла толкать его на доброе и на злое, на отчаянный подвиг и на робкое молчание.

Что было потом, мы не знаем. Сколько продолжался столбняк ужаса, когда он увидел, что он сделал, определить трудно. Но только не заботой о своем спасении был занят несчастный Бартенев. Не ненавистью, а какой-то нежностью звучали его слова, когда он сказал товарищу: «Я убил Маню».

Дальнейшее общеизвестно. Бартенев заявил о своем преступлении без всякой попытки избежать кары. Его показание, прочитанное здесь, дано без всяких советов или убеждений со стороны власти. Его он подтвердил и здесь, на суде. Можно относиться скептически к тому или другому его объяснению, но нельзя уличить его даже в малейшей неправде рассказа. Он - преступник, но он не призвал лжи на помощь к себе. Преступление его велико. О невменении зла в вину он не помышляет. Но было бы жестоко думать о том, как бы суровее применить к нему карающее слово закона.

Было бы ошибкой думать, что в суровости задача карающего правосудия и суровостью судья приближается к намерениям законодателя.

Нет, слово закона напоминает угрозы матери детям. Пока нет вины, она обещает жестокие кары непокорному сыну, но едва настанет необходимость наказания, любовь материнского сердца ищет всякого повода смягчить необходимую меру казни.

Еще не было примера, чтобы судье дозволялось, не удовлетворяясь указанными карами, просить об увеличении наказания. Но широко раскрыть слух законодателя к представительству судей о смягчении наказания, если особые обстоятельства дела возбуждают чувство сожаления к подсудимому, если обстановка преступления указывает на плетеницу зла и несчастия в ошибках, приведших подсудимого к преступлению.

В данных настоящего дела много этих смягчающих мотивов. Многие из них имеют не только фактические, но даже и юридические основания. Если не точная буква закона, то либо цели его, либо мнения сведущих в праве людей, либо опыт чужих законодательств и подмеченная неполнота нашего права говорят о возможности менее сурового приговора.

Мой товарищ по защите представит в кратком очерке доводы в этом направлении. Я, как вы слышали, ограничился данными бытовой стороны дела - я говорил о тех пережитых Бартеневым моментах, которые разделяют вину преступления между ним и его жертвой.

О, если бы мертвые могли подавать голос по делам, их касающимся: я отдал бы дело Бартенева на суд Висновской!

Впрочем, оставленные ею записки отчасти свидетельствуют о ее взгляде на роковую развязку. «Человек этот, убивая меня, поступает справедливо, он - правосудие», - писала она.

Я не хочу видеть в этих словах голос правдивой нравственной оценки занимающего нас события: Висновская не доросла до роли учителя морали. Но я хочу убедить вас собственными словами покойной, что она считала себя глубоко виновной перед Бартеневым, а это сознание - основание между многими другими к пощаде подсудимому, так как убийцы не исключены из категории лиц, относительно которых допустимо снисхождение.

Вот и все, что я мог сказать за Бартенева.

Обвинитель согласится со мной, что я был прав, сказав, что между нами нет непримиримых противоречий. Он требует справедливого приговора - я напоминаю и ходатайствую о сочетании в нем правды с милосердием, долга судьи с прекрасными обязанностями человеколюбия.

* * *

Суд признал Бартенева виновным в умышленном убийстве Висновской и приговорил его к каторжным работам на 8 лет. Впоследствии это наказание было заменено разжалованием Бартенева в рядовые.

ДЕЛО «КЛУБА ЧЕРВОННЫХ ВАЛЕТОВ»

В августе 1871 года началось следствие о получении с К. Ф. Еремеева, после приведения его в состояние беспамятства, безденежных обязательств на большую сумму.

Обвинение пало на дворянина Давидовского и Шпейера. Во время расследования этого преступления обнаружились еще многие преступления, в которых участвовали как указанные выше лица, так и другие.

Все они оказались между собой связанными, во всех выступали люди между собой знакомые, люди, задумавшие одно общее дело.

Круг их деятельности был чрезвычайно широк, с его развитием в качестве действующих лиц выступали все новые и новые лица.

Деятельность всех их была направлена главным образом на имущественные преступления.

Члены этой группы выдавали себя за богачей, за чиновников, занимающих высокие места.

По приезде в какой-либо город им очень скоро удавалось внушить к себе доверие и получить необходимые связи. Тогда начиналась их деятельность: они объявляли свободными места на своих заводах, нанимали служащих, брали с них залоги; они продавали несуществующие земли, учитывали безденежные векселя, продавали чужое имущество. Для внушения своим клиентам доверия они имели в своем распоряжении подложные билеты на вклады в различных банках. Билеты эти они закладывали и продавали.

Путем такого рода преступных действий они получили около 300 000 рублей.

Всеми этими лицами, в числе 45, получившими название «червонные валеты», в течение 8 лет, с 1867 по 1875 год, было совершено 56 преступлений в Москве, Петербурге, Туле, Тамбове и Н. Новгороде.

Судились они в Московском окружном суде с участием присяжных заседателей. Заседания происходили с 8 февраля по 5 марта 1877 года.

В числе защитников - Ф. Н. Плевако, защищавший Мазурина.

* * *

Речь Ф. Н. Плевако

Я не хочу, да и не должен, господа присяжные, злоупотреблять вашим терпением.

Я должен поступиться моим правом вот для этих десятков людей, среди которых много виновных, но много и невинных, много таких, над которыми тяготеют несчастно сложившиеся улики и не пускают их к свободе и счастью, много и таких, чье прошлое темно, от чьих дел отталкивает, но которые ждали и хотят вашего суда, хотят вам сказать, что и в них не погибло все человеческое, что и к ним не следует относиться безучастно, что и их не надо судить холодно, жестоко и бессердечно.

Защищаемый мною А. Мазурин не должен претендовать на это: с трибуны обвинения, откуда подсудимые привыкли слышать слово, от которого леденеет кровь в их жилах, слово, от которого умирает надежда увидеть дом и семью и когда-нибудь встретить светлое утро свободного дня свободным человеком, - с этой трибуны Мазурин услышал иное слово - животворящее, воскрешающее!…

Как звуки порванных цепей узника, как слово дружбы и любви отозвалось оно в его душе: ему верят, что он невиновен, ему верят, что руки его не совершали бесчестного дела, ему возвращают незапятнанное имя.

Это - счастье, ценность которого люди постигают только тогда, когда им грозят отнять его, разорвать, смять, погрести под тяжестью общественного приговора!…

Защита счастлива, что ей не приходится вести борьбы с обвинением, не приходится ставить подсудимого в томительное ожидание, кто из борцов одержит верх в вашем решительном ответе, что обвинитель уже сказал то