Во дворе я подобрала палку вроде пастушьего посоха и бросилась к центральной двери, возле которой стояли несколько моих братьев с матерью. Они были увлечены разговором и почти не обратили на меня внимания.

Через несколько минут по главной дороге проехал белый пикап из деревни похитителей. Двое мужчин сидели на передних сиденьях и двое – на задних. Я немного знала этих арабов из суннитского племени, которое похитило Дишана. Мы смотрели, как машина в облаках пыли движется по поселку – медленно и уверенно, как будто они совсем не боялись. У них не было никаких причин ехать через Кочо – дороги между городами вроде Синджара и Мосула проходили в стороне от деревни. Поэтому все выглядело так, словно они решили нас подразнить. Я выбежала на середину дороги и встала на пути автомобиля.

– А ну стойте! – крикнула я, размахивая палкой над головой и пытаясь казаться выше и больше. – Говорите, где Дишан!

Чтобы затащить меня в дом, потребовались усилия доброй половины семейства.

– Что это ты задумала? – распекал меня Элиас. – Хотела напасть на них? Разбить стекло?

Он с другими моими братьями и сестрами только что вернулся с поля, и от него пахло луком и потом. Все решили, что мой поступок – просто безрассудная детская выходка. Мать тоже рассердилась на меня за то, что я выбежала на дорогу. Обычно она терпела мой непокорный нрав, и ее даже забавляли мои выходки, но в те дни все были на взводе. В самом деле не стоило привлекать к себе внимание, особенно если ты молодая незамужняя девушка.

– Сядь и подумай, – строго сказала мать. – Тебе должно быть стыдно, Надия. Это не твое дело. Об этом позаботятся мужчины.

Жизнь продолжалась. Обитатели Ирака, особенно езиды и другие меньшинства, быстро привыкают к новым угрозам. Ничего другого не остается, если хочешь сохранить подобие нормальной жизни в стране, которая разваливается на части. Порой, чтобы привыкнуть к новым опасностям, нужно лишь немного обуздать свои мечты. Забыть о том, что хочешь окончить школу, устроиться на не слишком тяжелую работу, удачно выйти замуж. Это совсем не трудно, особенно если убедить себя, что твои мечты с самого начала были несбыточными.

Иногда привыкание происходит постепенно, и этого даже не замечаешь. Мы переставали общаться с девочками-мусульманками в школе и в страхе прятались по домам, когда в поселке появлялись незнакомцы. Мы смотрели новости о терактах, и нас все больше волновала политика. Кто-то вообще прекращал говорить о политике, чувствуя, что безопаснее хранить молчание. После каждого теракта мужчины добавляли участок к земляному валу вокруг Кочо, пока он полностью не огородил поселок. Но поскольку мы все равно не ощущали себя в безопасности, мужчины вырыли вокруг него ров.

Много поколений подряд мы привыкали к боли и несправедливости и научились не замечать их. Я думаю, именно поэтому мы не реагировали на мелкие оскорбления, например, когда от нас не принимали угощение. Человеку со стороны, должно быть, это бы показалось очень грубым. Езиды привыкли даже к угрозе очередного «фирмана», хотя вспоминать о ней было неприятно и больно.

Дишан оставался в плену, а я присоединилась к своим сестрам и братьям на луковых полях. Созревали овощи, которые мы посадили несколько месяцев назад, и если мы их не соберем, то не соберет никто. Если мы их не продадим, у нас не будет денег. Поэтому мы все, выстроившись в ряд, двигались на корточках среди зеленых ростков, выдергивая по несколько луковиц и складывая их в плетеные пластиковые мешки, где они будут дозревать, пока не придет время везти их на рынок. «Повезем ли мы их в этом году в мусульманские деревни?» – каждый задавал себе этот вопрос и не находил ответа. Когда нам попадалась гнилая луковица, мы морщились, недовольно кряхтели, зажимали носы и двигались дальше.

Работа была скучной, и поэтому мы обсуждали слухи, подшучивали друг над другом, рассказывали истории, которые слышали уже миллион раз. Моя сестра Адки, главная шутница в семье, вспомнила, как я выглядела, когда выбежала на дорогу перед машиной – тощая деревенская девчонка с налезающим на глаза шарфом отчаянно размахивает палкой над головой, – и мы буквально падали от смеха. Чтобы разнообразить работу, мы придумали соревнование – кто соберет больше луковиц, так же как несколько месяцев назад соревновались, кто посадит больше семян. Когда солнце стало клониться к закату, мы вернулись домой, чтобы вместе с матерью поужинать на дворе, а потом улеглись на постеленных на крыше матрасах плечом к плечу и стали разглядывать луну и перешептываться, пока всех нас не сморила усталость.

Тогда мы не догадывались, зачем похитители взяли животных – курицу с цыплятами и барана с овечкой. Выяснилось это позже, почти две недели спустя, после того как Кочо и большую часть Синджара захвалило ИГИЛ. Один боевик, загонявший все население Кочо в здание школы, объяснил это женщинам так:

– Вы говорите, что мы явились неожиданно, словно ниоткуда, но мы подавали вам знаки, – сказал он, размахивая винтовкой. – Мы взяли курицу с цыплятами, чтобы вы поняли, что мы заберем ваших женщин и детей. Баран – это глава вашего племени, и когда мы убили барана, это значило, что мы намерены убить ваших предводителей. А молодая овца – это ваши девушки.

2

Мама любила меня, но не хотела, чтобы я родилась. За несколько месяцев до моего зачатия она экономила, на чем могла – динар здесь, динар там, сдача с похода на рынок или тайком проданный фунт помидоров, – чтобы купить противозачаточные таблетки, о которых даже не смела заикнуться моему отцу. Езиды не вступают в брак с представителями других религий, переходить в нашу веру другим тоже не разрешается, потому большие семьи – единственная гарантия того, что мы не вымрем. К тому же чем больше детей, тем больше рук для работы на ферме. Моей матери удавалось покупать таблетки три месяца, пока у нее не закончились деньги, и почти сразу же после этого она забеременела мною – своим двенадцатым и последним ребенком.

Она была второй женой моего отца. Первая его жена умерла молодой и оставила ему четырех детей. Моя мама была настоящей красавицей. Она родилась и выросла в Кочо, в бедной и глубоко религиозной семье, и ее отец с радостью отдал ее в жены моему отцу. Тот уже владел кое-какой землей и животными и в сравнении с остальными жителями Кочо считался зажиточным.

Еще до того как моей матери исполнилось двадцать лет и она научилась готовить, ей пришлось стать женой и приемной матерью четырех детей. Сама она тоже быстро забеременела. Она никогда не училась в школе и не умела читать и писать. Как и многие езиды, чей родной язык – курдский, она почти не знала арабского и едва могла объясниться с арабами, которые приходили в наш поселок на свадьбы или за покупками. Даже наши религиозные рассказы оставались для нее загадкой. Но она усердно работала и выполняла много обязанностей, которые обычно возлагаются на жену фермера. Беременность не считалась причиной, чтобы отлынивать от них, разве что она оставалась дома, когда тяжело вынашивала моих братьев-близнецов, Сауда и Масуда. От беременной езидской женщины ждут, что она будет собирать ветки для растопки, сажать и пропалывать растения и водить трактор до самых родов, а после начнет брать младенца с собой на работу.