чтобы любоваться, но дедушка всегда относился к каминам с пренебрежением, утверждая, что открытые печи только тешат глаз и жгут дрова понапрасну, а от хорошей плиты толку гораздо больше.

Рина подкрепляется изрядным глотком чая, обняв кружку ладонями.

Горячее вкусное питьё гонит стылую оторопь, и теперь Рину распирает злость: люди, считавшиеся близкими, оказывается, столько лет держали её за дуру за несмышлёныша! Врали в лицо…

Забавно. Речь Сэма почти пролетает мимо ушей – может быть, Сэм думает, что она в глубоком шоке и никак не сообразит, что нужно делать, без его разумных слов, но в нынешнем случае это не так. Зато другому тихому разговору Рина внимает чутко.

– Ибрагима Стахова внучка, понимай себе.

Кто-то из тех двоих – Брук или не-человек – громко прихлёбывает чай.

– Ибрагимова… А чё сам не едет?

– Так помер. Я ж тебе говорила – год назад ещё письмо пришло, официальное…

Со своего места Рина не видит лица бледноглазого подсобщика, да ей не особо и хочется на него смотреть. Но ведь дедушка бывал здесь очень давно… а этот угрюмый не-человек его помнит.

– Старый был, – произносит после молчания орчий голос. Слова вроде циничные и пустые, но отчего-то звучат они весомо, будто бы с уважением.

Рина поднимается со своего места, с удовольствием чувствуя, что совсем отогрелась. Идёт к столу, чтобы налить себе ещё чаю.

– Всё не так плохо, – говорит она, и радуется звуку собственного голоса. – Но мы ещё толком не познакомились. Я Рина Стахова, – она протягивает не-человеку ладонь, и тот её пожимает – хорошо, крепко, но не чересчур.

– Ййр, – отвечает он (так вот какое оно, то вздорное имя из отчётов! Действительно мудрено выговорить – гласные и согласные будто обменялись свойствами!) – Ты и есть Аришка?

Аришкой её звал только дедушка Ибрагим. Значит, когда-то, вечность назад, он и о ней здесь рассказывал? А Ййр – запомнил?

– Это я, – кивает она. – Но лучше «Рина».

– Самуил Кнабер, – представляется Сэм сперва официальным тоном, а потом уже нормальным, по-дружески: – Сэм.

– Госпожа Брук, – говорит Рина. – Не согласитесь ли выполнить для меня одно поручение? Это важно. Ваша помощь, разумеется, будет вознаграждена.

* * *

Вроде и впрямь Ибрагимов отродышек, даром что курносая. Отсыревшие бурые волосы длиной до середины шеи пообсохли на дровяном тепле, распушились непокорно, почти как Ибрагимова седая грива. Сперва-то вся нахохлилась, ишь, будто хворый слёток; а теперь отпилась чаем – неплачь-травой, раздышалась – подбородок знай задирает точно на ибрагимов манер, и в голосишке-то являются схожие отзвуки.

Бугайчик-сопляк, Сэм, тоже вот озадачил погоняловом. Островной наёмник-северянин, тот словцом «кнабер» величал деревенских девчат, на которых у него слюни текли. Два лета всё мотался в сельцо, на людские танцы. А этот вот тоже Кнабер, шут его пойми, с какого перепугу.

Между тем ибрагимово курносенькое внучьё дует вторую долю, почти не разбавив крутой заварки, объясняет чего-то Брук, даже вон достала с рюкзака тетрадку на толстом картоне и расписывает шустро на листе, поясняя словами. Похоже, Брук придётся лишний раз с почты по телефону трезвонить, наводить шороху.

Бугайчик сперва всё мнётся около, пытается встрять, но ибрагимова Аришка тут явно управляется и своим умом. Потом Кнабер похаживает по широкой кухне наискосок, туда-обратно, руки в карманы порток запустил. Дубовый пол под ним легонечко скрипит.

– Где тут можно руки помыть? – спрашивает тишком.

Глумной, что ли. Или слепошарый. Три раза мимо умывальника прошастнул и не смекнул? Умывальник солидный, видный – плоский бак с краном внизу, с недавно чиненным, над здоровой квадратной раковиной, и рядом на стене повешено зеркало. Трудновато не сообразить, если ты человек. А Кнабер спрашивает. В земляной яме он рос? По повадке-то не похоже.

Ийр показывает рукой на умывальник – не ошибёшься, но предположительно глумной Кнабер руки мыть не спешит, а спрашивает ещё тише. А-а-а, так это ему отлить надо, а про мытьё рук, должно быть, наперёд разведывал. Смешной.

– Через сени до конца, и направо дверка, – объясняет Ййр, для наглядности поясняя путь жестами. – Не заблудишься.

Впрочем, через некоторое время делается ясно, что лучше было бы проводить. Не то чтобы бугайчик действительно заплутал, но судя по звукам, вместо того, чтобы пройти обратно тем же путём и без приключений мыть руки, Кнабер ради разнообразия зашёл на жилую часть с другой стороны. Вернуться на кухню легко можно и так, но не начал бы шарить без спросу. Ещё сопрёт чего-нибудь. Или Мину напугает.

* * *

Рина как раз отрывает исписанный листок из блокнота и передаёт его госпоже Брук, когда из-за стены, из недр станции, раздаётся странный звук, будто кто-то тихо взвизгнул. Почти сразу вслед за этим что-то тяжёлое ударяется во вторую дверь кухни, которую Рина ещё не видела открытой.

– На себя тяни! – советует Брук, ничуточки не утратив хладнокровия от этих пугающих событий, и через мгновение дверь действительно отворяется.

В кухню вваливается Сэм, и при взгляде на него Рина уже по-настоящему пугается.

– Там. Что-то страшное. В соседней комнате, – умудряется сообщить Сэм, бледный и весь какой-то взъерошенный.

Ийр очень быстро идёт навстречу неведомой опасности, аккуратно отодвинув Сэма с дороги. Через пару секунд раздаётся голос Ийра:

– Сам ты страшный. А ещё Кнабер… Это Мина.

Тут уж никак не усидеть на месте – наследница Ибрагима Стахова просто обязана увидеть своими глазами.

Комната за кухней тёплая, просторная и почти пустая. Пахнет травой и чем-то вроде сыроватого шерстяного пледа. Ийр стоит посередине, сложив руки на груди. А в сумрачном углу, на сваленных кучей растрёпанных циновках, лежит нечто на первый взгляд и впрямь устрашающее, задрав бесформенную голову.

– Что… оно… такое? – спрашивает Сэм откуда-то из-за плеча Рины.

Госпожа Брук раскатисто смеётся из кухни. Бледноглазый подсобщик опять глядит на Сэма так, будто у того не все дома.

– Коза, – поясняет орк. Ржаво-рыжее страшилище с широченным загнутым носом, нахально ухмыляясь перекошенной челюстью, таращит на незнакомых людей свои иномирные глаза и как бы в подтверждение Ийровой правды тянет:

– Мме-ке-ке.

* * *

– Ой, да не страдай ты, парниш. Ты бы её батю видел – ухистанский каменный козёл… редкостный козёл, редкостный. С непривычки глянешь – опозоришься влёгкую. Это пока маленькие они, хорошенькие, будто козлиные ангелята. А пока заматереют – такая морда делается страшная. Это ещё когда только-только урезали порцайку здесь, для острова, так тут и огород завели серьёзный. А с козоводством не срослось; Юзуф, когда уезжал, он последних для продажи забрал. Орчара себе для компании двух самых хилых козляток выпросил, Миньку да Мэгз,