И мы с ним припустились.

Парень сначала было за нами побежал, но потом остановился и кричит вдогонку:

— Ладно! Мы еще с вами встретимся!..

Отряхнул пыль с колен, взял свой чемоданчик и пошел по дороге. Идет и шею потирает. Венька хохочет, а у меня на душе противно, руки от вишен липкие, как в грязи.

Вдруг я вспомнил, что всем отрядам велели в час дня обязательно быть на территории лагеря, и говорю Веньке:

— Уже, наверное, час, а мы тут околачиваемся. Айда!

Венька махнул рукой, и мы повернули обратно.

Новые события, новые дела

К лагерю подходили спокойным шагом. Венька шел впереди, опустив голову, засунув руки в карманы. У меня от этих вишен все еще было кисло на душе. Венька шел и молчал, думал о чем-то. Все-таки странный он парень. Только сейчас хохотал на весь поселок, а теперь молчит и ничего вокруг не замечает, как будто в голове у него есть какой-то переключатель настроения.

— Куда мы идем? — спрашиваю. — Нам направо надо, к воротам.

Венька махнул рукой и подошел к забору. Потрогал одну доску, вторую, наконец отыскал нужную, снял с нижнего гвоздя и отвернул в сторону.

— Лезь!

Я полез. Венька за мной. И тут мы вплотную познакомились с начальником нашего лагеря. Он стоял прямо перед нами и смотрел на сорванную доску.

— Куда лезете? Что вам здесь нужно? — строго спросил он. — Это пионерский лагерь. Посторонним вход воспрещен.

— Мы не посторонние, — сказал я. — Мы свои.

— А почему лезете через забор? Что, ворота малы? Или не знаете, где они?

— Знаем.

— Ну так полезайте обратно и идите где положено! — И скомандовал: — Кру-гом!

Мы, конечно, немедленно исполнили приказ и направились к главному входу. Идем и оглядываемся. А начальник сам начал вылезать в нашу дырку. Только ему это не просто удалось. Дяденька он грузный, широкий и, чтобы пролезть, выдернул из забора еще одну доску. Затем каблуком прибил доски на место и пошел в сторону станции.

— Не узнал нас, — сказал Венька.

— Что ж удивительного? — заметил я. — Разве он может всех запомнить? И потом, знаешь, старшая говорила, что он впервые начальником лагеря работает. Он демобилизованный, подполковник.

— Швейк он, вот кто, — сказал Венька и вдруг надулся, выкатил грудь колесом, глаза орешками да как заорет: — Подразделения, на полиго-он шагом ма-арш!

Тут мы оба расхохотались, потому что вспомнили одно и то же.

Это было в день нашего приезда в лагерь. Собрали нас всех на общелагерной линейке, и все начальство по очереди начало разъяснять, как нужно вести себя в лагере и зачем, мы сюда приехали.

Начальник был в кителе, при орденах. Орден Ленина, орден Красного Знамени и полный кавалер орденов Отечественной войны — двух степеней. А медалей так и не счесть. И каждому из нас захотелось быть таким же. Когда ему старшая тогда рапорт сдавала, то вытянулась по-военному и от старания начала заикаться. А потом выступил начальник и стал доказывать, что дисциплина в лагере должна быть, как в лагере (он имел в виду — военном, но этого не сказал, а мы сами догадались), и что самое главное — это набрать побольше веса, «не меньше чем по полтора килограмма на штык, чтобы было о чем рапортовать командованию».

Слово «штык» он очень уважал и не обходился без него до конца смены. Если хотел справиться, сколько в отряде или звене ребят, спрашивал: «Сколько штыков в подразделении?» Когда же требовал от кого-нибудь дисциплины, то всегда говорил: «Чтоб ты у меня, как штык, был!»

В конце он заявил, что для нашей поправки все обеспечено: продукты доставляются своевременно, а поваров будут поощрять за высокую калорийность пищи. И еще, что шеф-повар не подведет, потому что он его лично знает по военной службе.

Эти сообщения нас нисколько не интересовали, и по всему было видно, что он сам остался недоволен своей речью. Потом он вышел строевым шагом к мачте и на весь лагерь загремел:

— Подразделения! Слушай мою команду! На полиго-он ша-а-гом ма-арш!

Это он стадион по привычке назвал полигоном. А пошли мы туда для разбивки на отряды.

Конечно, все мальчишки из младших отрядов от него в дикий восторг пришли и до конца смены в военные игры играли…

Мы прошли почти всю центральную аллею и только тогда обнаружили, что в лагере пусто, ребят нет. Тишина, как в тайге.

— Смотри, — говорю Веньке, — какая красота! Аллея — стрела, а палатки в строю лучше любого отряда стоят, ни у одной живот не выпирает. Вот только домики весь вид портят.

— Это ты верно сказал, — поддержал Венька. — В прошлом году всего четыре домика было, а в этом — двенадцать. Через год они все палатки вытеснят, и будет здесь дом отдыха для престарелых пионеров.

Я тогда вспомнил, что в соседнем лагере тоже вместо палаток корпуса стоят, электричество, радио, телевизор установлен, даже дорожки в лесу асфальтируют. Что же это с лагерями через несколько лет будет?

Хотел я об этом Веньке сказать, да не успел. Позади голос раздался:

— Вы чего тут ходите?

Это спрашивал дежурный по территории. Один галстук у него на шее, другой толстым жгутом повязан на левой руке.

— А где нам ходить? — спросил Венька.

— Так все же на общелагерной линейке! — удивился дежурный. — Там сейчас будут делать важное сообщение! — И грустным голосом добавил: — А я вот должен здесь торчать.

Мы, конечно, сразу побежали на общелагерную. Там уже все отряды были в сборе, и даже наш стоял на месте. Только нас двоих не хватало.

Мы хотели появиться незаметно, но взяли слишком большой разгон и врезались прямо в строй, так что двое наших ребят вылетели вперед метров на пять.

— Первый отряд, что у вас происходит? — сердито спросила старшая.

Она стояла возле мачты с газетой в руках.

— Прибыло пополнение! — доложил Захар из третьей палатки.

— Кто там еще? — Старшая направилась в нашу сторону.

— Это мы, — ответил я.

— Почему опоздали?

— Ходили в санчасть, — бухнул Венька и покраснел.

— Становитесь в строй… Ну что, можно начинать или нет? — повысив голос, спросила старшая.

— Можно! — хором