Я состроила гримасу, но Саймон смотрел сквозь меня — так, будто на мне были оранжевые штаны-«варенки». И уже через несколько секунд я вновь почувствовала себя козой. Только на этот раз отправилась домой.

Это было пять месяцев назад, а теперь — вон что! Смотрю вниз — на Бабс в воздушном белом платье — и не верю своим глазам. А ведь могла бы догадаться еще тогда, когда она пропала на целых три дня: назревают неприятности.

— Да не переживай ты так, — промурлыкала она, когда наконец-то удосужилась позвонить. — Я отработаю двойной наряд на кухне на следующей неделе!

На что услышала довольно резкое:

— Спасибо, Барбара, а теперь, если не возражаешь, мне надо позвонить в полицию и сообщить, что поиски твоего тела можно прекратить.

Ждала слов раскаяния, но взамен получила:

— Отличная мысль, так как Сай провел свое собственное расследование! Ха-ха-ха! Оч-чень углубленное!

— Как это все по-английски, правда? — Чей-то голос заставляет меня подпрыгнуть от неожиданности.

Энди облокачивается на перила и с улыбкой смотрит на меня.

— Да, действительно, очень мило, — отвечаю я, разрываясь между преданностью к Бабс и желанием осадить Энди.

— Мама не хотела церковных гимнов, — на итальянских свадьбах не поют гимнов, — но родители Саймона не уступали ни в какую.

— Смотрю, с твоими предками довольно просто договориться.

Надеюсь, фраза прозвучала достаточно нелюбезно.

— В отличие от Саймоновых. Думаю, мои сейчас чувствуют себя как Германия при Версальском договоре.

— Какая досада.

Не имею ни малейшего понятия, о чем это он.

— Итак, Нэт, как насчет потанцевать? Может, под «Правь, Британия»?

— Ну я…

— Обязательно надо — мы же с тобой теперь практически брат и сестра!

— Спасибо, но у меня уже есть один братик, — говорю я. — И, поверь, одного такого более чем достаточно. — Я возвращаюсь к нашему столику.

Тони болтает с одним из Кейтов через пустующий стул Франни. Мой брат и Франсис Крамп друг друга не переваривают. Она называет его «недоразвитым неандертальцем», в то время как он говорит о ней исключительно как о «вилкоголовой» (имея в виду, что с удовольствием воткнул бы вилку в ее голову). Перевожу взгляд на главный стол и вижу Франни, присевшую на корточки перед Бабс, словно евнух перед Клеопатрой. Я с Франсис тоже не в ладах. Франни — это Третья Лишняя. Она повсюду таскается за Бабс, — надоедливая, как чирей на заднице.

Беспомощно улыбаюсь Крису, который в ответ ухмыляется так, что мои легкие сжимаются в гармошку.

— Не перевариваю свадеб, — растягивает он слова. Голос у него мягкий и одновременно царапающий — мед на гравии. Едва уловимый северный говор бьет мне прямо по коленкам. Он выдерживает мой взгляд и добавляет: — Как правило.

Улыбаюсь и отвечаю:

— Я тоже.

Крис отклоняется назад вместе со стулом. У него явно свербит в одном месте. Тем временем Бабс и Саймон, взявшись за руки, выходят на первый танец.

Крис переходит на шепот:

— Может, послать все это — да завалиться в «Вегас»?

Хихикаю в ответ:

— Согласна.

И мы оба замолкаем, так как «Кенни и Ударная Бригада» поднимают кошмарный шум, в котором лишь с трудом можно разобрать песню Дина Мартина «Пока вас не полюбят, вы — никто».

«Да уж, бескомпромиссная свадебка», — думаю я, так как все вдруг принимаются хлопать. А моя мама бьет в ладоши с таким усердием, что начинает напоминать мухобойку в жаркий, летний день.

— Я бы завалился в «Вегас», — снова говорит Крис.

Мы с ним пересиживаем «Леди в красном» и «Ну же, Эйлин». Спрашиваю Криса, почему он не в смокинге, как все остальные мужчины. Вместо ответа — двойное фырканье и испепеляющий взгляд в сторону всех остальных. Энди, отмечаю я, танцует с Франни.

– «Вегас», — шепчет Крис.

— Как скажете, — отвечаю я вежливо.

Он скрипит зубами, и я начинаю сомневаться, не страдает ли он болезнью Альцгеймера. Затем спрашивает, почему на мне коричневая шляпа. Начинаю отвечать, что так захотелось маме, — той, что во-он за тем столиком, и которая как раз сейчас устраивает шоу под «Агаду», — но не успеваю договорить и, онемев от неожиданности, застываю на месте: Крис срывает с меня шляпу, швыряет на пестрый до ряби в глазах ковер, расстегивает мою заколку-«бабочку» и нежно взъерошивает мне волосы, заставляя их рассыпаться по плечам.

Затем он наклоняется — все ближе и ближе, — так, что мы практически касаемся друг друга, и я ощущаю сладко-горький вкус его дыхания.

— Натали, — шепчет он, накручивая на палец золотистый локон. — Тебе надо почаще распускать волосы.

Все еще в оцепенении, я почти пускаю слюни от восхитительного нахальства этого парня, но тут между нами возникает бледное круглое лицо. Мы отодвигаемся друг от друга, и над нами звенит противный голос Франни:

— Наталиии! А где же твой дружок? Сол Боукок?!

Я знаю Бабс очень давно. Я знаю, что заставляет ее смеяться, — названия разных местечек, типа Пиддльхинтон или Браун-Вилли.[2]Я знаю, что заставляет ее плакать, — все что угодно: от газетных репортажей о голодающих детишках до финала фильма «Тернер и Хуч», когда Хуч умирает, но оставляет после себя щенячье потомство. (Она тогда орала во всю глотку: «Но ведь это не одно и то же!») Я знаю, что она ненавидит мелкие зубы и абрикосовую мякоть. Я знаю, что от бюстгальтеров с проволокой у нее выступает сыпь. Я знаю, что она может побить Тони в армреслинге. Я знаю, что у нее над левой коленкой крошечная, черная точка, — память о детской шалости с острым карандашом. Я знаю, что ее любимые слова — это «хали-гали» и «тыковка». Я знаю, какие звуки издает Бабс, когда занимается сексом.

Так что можете представить себе мое негодование, когда Бабс стала по новой знакомить нас с Саймоном.

— Так, ага, а откуда вы знаете Барбару? — спросил он.

Я не поверила своим ушам: да как он мог такое сморозить? Это же все равно что спросить Господа Бога: «Так, ага, а откуда вы знаете Адама?»

— Откуда я знаю Барбару?! — пронзительно взвизгнула я. Правда, тут же постаралась взять себя в руки, поскольку с деревьев градом посыпались летучие мыши, в ужасе затыкавшие свои ушки. — Да я ее уже тыщу лет знаю! — У меня даже перехватило дыхание. — Мы с ней закадычные подруги.

Я была так поражена, что не сказала больше ни слова, однако его вопрос еще долго бушевал в моей голове, словно хулиган в детской песочнице. Какими же надо быть одержимыми, если за целых семь дней ускоренного курса интимной близости Бабс ни разу не упомянула обо мне? Но скоро я все поняла. Их увлечение было взаимным и тотальным. Эти их бесконечные ласки в моем присутствии. Меня так и подмывало заорать: «Да прекратите вы, в конце-то концов!» Но они не хотели ничего видеть и слышать. Когда я что-нибудь говорила или даже просто улыбалась, эти двое становились слепыми и глухими. Меня исключили как класс. Это было ужасно обидно. Все равно как если бы вор не пускал вас в ваш собственный дом. Я не могла в это поверить. Мой бойфренд мог бы написать целую диссертацию о Бабс уже через две недели после знакомства со мной. Хотя, возможно, Сол Боукок просто не так сильно влюблен, как Саймон.