– О-о-о-оу, эта девчоночка сегодня такая красотулька, верно, парни? – Он берет в локтевой захват мою шею и ерошит волосы. Это полный абзац, поскольку я утром убил четырнадцать минут, пытаясь идеально уложить челку, чтобы та прикрывала шрам на лбу.

Полагаю, Обезьяны с ним согласны, но слышу только: «Хо-о-о-о! – и – Ух! Ух! Ух!»

Он швыряет мой рюкзак на землю. Черт! Надеюсь, ничего не разбилось.

– Мы скучали, малыш Джонни. Где ты прятался?

Его дыхание: смесь табачного перегара и фруктовой жвачки.

– Что такое? Разучился говорить? Потерял прошлой ночью голосок в киске Старлы?

Скотти расплющивает мое лицо о свою футболку со знаменитым языком The Rolling Stones, который выглядит так, будто вот-вот слизнет меня целиком.

Обезьяны впадают в неистовство. Я обмякаю. Читал в National Geographic, что, когда животное притворяется мертвым, хищник обычно теряет к нему интерес и уходит.

Обычно.

Вместо этого:

– Ну и что у тебя есть для меня сегодня, малыш Джонни?

Шарит пальцами в кармане моих джинсов и – АЩЩЩ – прищемляет мне яйца так, что все краски стекают с мира прямо в ноги. Не завопить. Не завопить. Не показать им страх.

– Это что такое? – спрашивает он, разворачивая добычу.

Мои глаза бешено скачут. Сосредоточься, Коллинз. Дыши. Итак, вот, я ее вижу: скомканную долларовую бумажку. Папа забыл оставить мне утром денег на обед, так что пришлось самому стащить доллар из комка банкнот, лежавших на его тумбочке среди изысканной отцовской амуниции: свернутых газет, пустой бутылки из-под пива… или двух, или двадцати семи, я сбился со счета… бокала из-под виски с парой сигаретных бычков, плавающих в грязной жиже. В общем, все как обычно.

То, чего я не заметил в темноте, теперь вижу при свете: номер телефона, нацарапанный поперек лица Джорджа Вашингтона с именем Хизер, выведенным жирным курсивом. И сердечко. «Позвони мне».

О нет!

Это значит, вчера вечером папа познакомился с какой-то цыпочкой, а значит, данный конкретный доллар – все равно что Золотой Билет на Фабрику Сладких Девушек, и, если не вернуть его, отец меня уроет.

– Скотти, мне нужен этот…

– Я Скотт, ты, долбаный фрик! Мы не в начальной школе… Это что? Чей-то телефончик?

– Отдай. Пожалуйста.

Дьявольщина, ненавижу свой голос. Как у тупого птенца.

– О-о-о… бедненький маленький Джонни сказал «поза-а-алуйста»…

Обезьяны одобрительно порыкивают.

– Кто такая Хизер? – Он расправляет купюру, выставляя ее на общее обозрение.

– У-у-у-у!

– Приятель, бьюсь об заклад, Старла будет рада узнать о Хизер. Верно, парни?

– Ладно тебе, хорош играться, Скотт.

Я пытаюсь выхватить доллар, но он поднимает руку выше. Да. Это не сон. Все происходит на самом деле. И теперь я застрял посреди толпы вонючих Обезьян. Если они не прикончат меня сами, то наверняка добьет их смрад.

Думай, Коллинз, соображай. Я меньше и вертлявее, смогу проскользнуть между ними одним броском. Нет. Они сгрудились, как одна большая волосатая стена.

Доктор Эвелин научила меня разным хитростям на случай, если придется столкнуться с тупоголовыми варварами.

Правило номер один – сделай комплимент врагу.

– Слушай, Скотт, это всего лишь доллар, чувак. У тебя их полно. Ты – самый богатый парень в этом городе.

Кстати, правда. Он – единственный из моих знакомых, у кого есть электронные часы.

– Ага, знаю, – кивает он. – Но я хочу этот.

Не сработало.

Ладно. Правило номер два – закрой глаза. Представь, как из твоих ладоней бьют молнии. Сожги всех дотла. Это я сам придумал. Подсмотрел в «Звездном пути».

– Киску Хизер я, пожалуй, оставлю себе, – говорит он. Скатывает купюру в шарик, начинает играть им в сокс с Обезьянами.

Я: мечусь, пытаясь схватить его, – туда-сюда, туда-сюда. Каждый раз ладонь едва касается шарика. А потом я спотыкаюсь. И со всей дури врезаюсь в Скотти. И мы теряем равновесие. И падаем на тротуар с таким громким БДЫЩ, что земля перестает вращаться вокруг своей оси.

Обезьяны ошалело умолкают.

Я: распростерт на нем.

Скотти: сопит и пыхтит, вот-вот размажет меня по земле.

У меня одна секунда, чтобы:

1) разглядеть толстую вену, надувшуюся у него на лбу;

2) увидеть, как ореховые глаза вспыхивают белизной Хиросимы, и

3) втянуть в себя еще порцию фруктового дыхания,

прежде чем хватаю рюкзак, вскакиваю на Стингреймобиль и несусь прочь, оставляя всемогущий папин доллар смятым в кулаке Скотти.

3

Сердце отчаянно давит на грудную клетку, ноги – на педали Стингреймобиля, и он, ускоряясь, несет меня по улице. А может, наоборот. Ранец колотит по спине, вышибая остатки дыхания.

Хватаю воздух на вдохе.

Кашляю на выдохе.

Хрустально-ясная мысль: мне нужен «питер-пол-и-мэри»[16]. Куда я его сунул? Вылетаю за угол. До футбольного поля пара кварталов.

– А НУ, ВЕРНИСЬ, ГОМИК…

– ЭЙ, ДЖОННИ! МЫ ЗА ТОБОЙ…

Мои легкие буквально горят огнем.

– НЕ ДЕЛАЙ ВИД, ЧТО НЕ СЛЫШИШЬ! ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ УБЕГАТЬ ВЕЧНО, КОЛЛИНЗ!

До раздевалки стадиона полквартала.

Пятнадцать метров… десять… пять…

– НУ ВСЕ, ПОПАЛСЯ!

Распахиваю дверь, зашвыриваю внутрь Стингреймобиль и трах-бах-тарарах – ЗАХЛОПЫВАЮ наглухо, за миг перед тем, как увидеть ухмылку Скотти, сверкающую на солнце.

Заперто. Он барабанит кулаками по двери. Обезьяны присоединяются, пытаясь сообразить, что это за новая металлическая квадратная штука оказалась у них перед носом. Оседаю мешком на пол.

– ТЫ НЕ СМОЖЕШЬ СИДЕТЬ ТАМ ВЕЧНО, МАМЕНЬКИН СЫНОК!

– МЫ ПОЙМАЛИ ТЕБЯ! ВЫХОДИ, ВЫХОДИ, ПОИГРАЕМ!

Лезу в рюкзак, перерывая содержимое: учебники, пенал с улыбающейся рожицей, магнитофон, который всегда ношу с собой, – не разбился, ффух! – и наконец нахожу «питер-пол-и-мэри», он же мой ингалятор, завалившийся на самое дно. Пуф-пуф-пуф – жадно хватаю несколько доз стероидного эликсира из пыльцы фейри… ахххххх – и оседаю.

Звенит звонок.