было даже забавно, Снеженика с детства любила наблюдать за облаками. Но потом…

Птичья голова плавно трансформировалась в человеческую ладонь, которую девушка видела гораздо более отчетливо, чем фигуры до этого. Рука сложилась в кулак и вдруг погрозила ей пальцем. Снеженика открыла рот от изумления, но жест уже трансформировался, и тот же палец теперь призывно манил ее к себе!

Кожа заледенела от страха, а волосы, кажется, встали дыбом по всей длине. Причем, по всему телу. Она шумно сглотнула и потянулась за полотенцем. Но туман исчез так же внезапно, как и появился. Словно кто-то щелкнул выключателем. Он просто опал под ноги уже знакомой ей фигуре, все так же скучающей у стены.

Глаза уже нестерпимо болели и слезились, и Снеженика успела тысячу раз порадоваться, что догадалась вовремя смыть косметику. Скромняга суженый наконец-то отлепился от стенки и шагнул в туман.

Снеженика буквально вросла в стул, вцепившись дрожащими пальцами в шерстку Звездоцапа, когда поняла, что видит его лицо. Хищное, с острыми скулами, тонкими аристократичными чертами, которое ну совсем, совсем, просто вообще нисколечко ей не нравилось! Более того, этот хищный брюнет ничего кроме панического ужаса у нее не вызывал, и она очень сильно сомневалась, что с такой внешностью можно попасть в вожделенный топ-100. Нет, он явно не оттуда!

Вот же досадно! Вадька в сто раз симпатичнее, а этот… Наверняка еще и пижон, и вообще… Она так не договаривалась. Возможно, кто-то и любит таких вот сомнительных антигероев, но только не она. Может, он просто зеркалом ошибся?

Но брюнет не ошибся. Он хищно улыбнулся, причем его глаза сверкнули в свете факелов дьявольским огнем, и точно так же, как до этого туман, поманил ее пальцем!

Снеженика обомлела, отпрянула от зеркала, потом на всякий случай указала жестом на себя. Мол, точно я? Мужчина утвердительно кивнул и расплылся в хищном оскале. Мамочки!

— Ксю… — тихо прошептала Снеженика, скривив губы трубочкой вбок. — Там… мужик какой-то в зеркале… зовет меня… мне что ему ответить?

Та только завозилась, что-то промычала нечленораздельное и закрылась подушкой.

— Ксюш, чего мне делать-то с ним? — плаксиво загундосила Снеженика. — Он мне не нравится совсем! Я лучше Вадика оставлю… Ксюш!

Сестра не отзывалась, поэтому пришлось наконец-то оторваться от зеркала и посмотреть на диван. Ксюха закопалась в подушках и, судя по всему, досматривала десятый сон. Вот зараза. Снеженика снова посмотрела на зеркало. Оппа! А разрывать контакт было нельзя. Теперь это было просто зеркало, с отраженным в нем коридором, освещавшимся двумя свечами по бокам.

Фу-ух… Вот, что бывает, если напрягать глазные нервы. Как бы не пришлось теперь линзы покупать. Она подхватила Звездоцапыча и поднялась со стула, с хрустом распрямляя затекшие суставы, затушила свечи и на негнущихся ногах подошла к дивану.

Идти спать в гостиную, где ей постелила Ксюха, было страшновато, поэтому, отобрав у сестры одну подушку, она бросила ее на другую сторону дивана и устроилась «валетиком», удобно уложив под бок храпящего пса.

«Ну надо же, привидится такая ерунда… У Ксюхи вон видение приятней было. Насмотрелась, наверное, накануне «Тора», вот и видит то, о чем мечтает…» Эх, а она? Это все дурацкие Вадькины ужастики! Она и смотрела-то их в полглаза, да поди ж ты, дурное подсознание возьми, да выхвати из памяти этот нелицеприятный экземпляр…

Снеженика сладко зевнула, потянув с Ксюхи одеяло. М-да, насколько бы слаще спалось, явись к ней голый Тор… Уж она не Ксюха… Уж она бы точно рассмотрела… Она с упоением потискала теплое пузико шпица.

Томный свет луны разлился по полу спальни. Спала Снеженика, спала хитрая Ксюха, храпел, похрюкивая и подрыгивая задней лапой суровый Звездоцап, и никто из них не обратил внимание на одиноко лежащее на полу в лунном луче полотенце…

Глава 3

— …и вот, значит, сижу я, сижу, ажно глазья уже устали и того и гляди как есть наружу ссыпятся, и спина уже болит, и ноги затекли, хучь бросай все да на печку бяги, а тут — глядь… фигура темная… да прямо ко мне и идеть… — таинственно прошептала бабка Анисья и сделала многозначительную паузу.

По горнице растеклась холодящая кровь тишина, даже сверчок под печкой заткнулся, только и слышно, как поленья потрескивают, да ветер в трубе завывает. Дуняшка с Ульянкой переглянулись, поерзали нетерпеливо, поудобнее устраиваясь на сундуке.

— Ну а дальше-то что было, бабусь? Утащил тебя нечистый в геенну огненную? — Дуняшка зябко натянула на голову шаль и придвинулась поближе к сестре.

Бабка Анисья покряхтела, подкрутила фитилек у керосиновой лампы, чтоб горел поярче, и снова взялась за прялку. Тихо вертится резное колесо: монотонно, размеренно, убегают из сморщенных пальцев старухи шерстяные волокна, скручиваются косицей, да скользя тонкой нитью, на вьюшку наматываются.

— Да чур тебя, оглашенная. Слухай далее. Дык я и говорю — мужик. Да ладный-то какой: высокий, да грудь колесом, и шуба-то на нем соболья, да шапка с каменьями драгоценными. Ну, думаю, уж свезло, так свезло. Не иначе сам князь, али боярин какой в суженые мне досталси. А он то одним боком повернется, то другим: рисуется аки петух да на ярмарке, будто мне понравиться хочет.

— А ты?

— А что я? — бабка Анисья утерла двумя пальцами уголки рта и ухмыльнулась. — А я уж влюбилась, да планы на свадебку строю. И все-то мне в нем любо: и борода златая, и усы, и удаль молодецкая, да вот глаза рассмотреть не могу, какого они цвета — пёс его знает.

Она снова остановилась, сменила вьюшку на новую и продолжила:

— И вот пытаюсь я их рассмотреть-то, значит, а он как понял — наклоняется и — батюшки святы! — гляжу, а глазья-то у него желтые, да зрачки в них вертикальные прямо как у нашей кошки Остапки!

— Ой! — в один голос обмерли девки.

— И вот он вперил зыркалы свои бесовские, да клешню свою ко мне тянет. Гляжу я, а на ей волосья черные, да когтища аки у волка. Тянет он енту лапищу-то, а она того и гляди из зеркала выскочит…

— Бабусь! Хорош девчат пужать! Ты посмотри, они же теперя и вовсе до свету не уснут! — Глаша бухнула у печи вязанку поленьев, скинула тулупчик и, стряхнув с него снег, бросила на скамью у печки. Бабке только волю дай — она ж своими россказнями кого угодно до падучей доведет, это ж надо — додумалась девчат восьмилетних под Святки пугать.

— Дык я, можа, специально, в целях воспитательных, шоб не повадно было беса тешить, —