– Постойте, при чем тут воздушный шар? – удивился Помье. – Кажется, история господина Феру была вовсе не о воздушном шаре…

– Да если бы все эти секреты тамплиеров действительно существовали, меня бы уже не было в живых! – воскликнул Феру. – Говорят, что они наказывают смертью тех, кто охотится за их тайнами и выдает их секреты. Ну так что ж, тамплиеры, вы где? Я готов!

Все замолкли. В ожидании наказания от таинственных сил мракобесия рассказчик взял со стола еще один ломоть ананаса. Сразу после этого послышались шаги. Заключенные напряглись, тихо пронаблюдали за тем, как открывается дверь… и увидели на пороге де Лоне, о котором в пылу спора успели уже позабыть.

Комендант пришел в компании человека лет пятидесяти, один взгляд на которого внушил д’Эрикуру отвращение и ужас. Глаза этого узника и вправду светились каким-то сумасшедшим огнем. Феру и Помье в своих поношенных кафтанах казались модными щеголями по сравнению с приведенным де Лоне господином. Виконт изумленно переводил взгляд с испещренных дырами чулок писателя на его старый, не помнивший пудры и сбившийся набок парик. Чудовищно грязный, почти черный кафтан, утративший все пуговицы и сшитый по моде десяти– или пятнадцатилетней давности, смотрелся тем более дико, что соседствовал с кружевными манжетами и кружевным же шейным платком: врочем, угадать работу фламандских рукодельниц в темно-серых клочьях ткани, свисающих из рукавов заключенного, мог лишь наметанный глаз такого искушенного модника, как д’Эрикур.

Пораженные сотрапезники все как один уставились на нового гостя. Толстый писатель первым пришел в себя.

– Люсьен Помье к вашим услугам! – представился он. – Господин де Лоне сообщил нам, что вы, как и я, являетесь гражданином Литературной республики! Очень рад найти собрата по перу! Могу я узнать ваше имя?

– Донасьен Альфонс Франсуа де Сад, – с достоинством отозвался коллега. – А как вы считаете, господа, дети имеют право убивать родителей, если те слишком им докучают?

Возможно, кое-кто из сотрапезников и слышал о де Саде до этого. Возможно, кое у кого и было мнение насчет его аморальной философии. Возможно, что после обеда в Бастилии и мог бы состояться философский спор… но вышло так, что спустя пару секунд после того, как в комнате коменданта прозвучало имя скандального литератора, все присутствующие уже забыли о нем. Причиной сего был Феру. Со стоном схватившись за живот, он неожиданно выскочил из-за стола и прямо на пол изверг содержимое своего желудка.

– Что с вами?! – воскликнул де Лоне.

Феру уже не мог отвечать. Смертельно бледный, хрипящий, он повалился на стенку, ухватился за книжный шкаф, стал оседать и упал бы на пол, если бы не был подхвачен Помье.

– Доктора! Срочно пошлите за доктором! – крикнул Люсьен.

Де Лоне завертелся на месте, схватился за голову. В Бастилии не было штатных врачей. Выбежав в коридор, комендант истошно принялся звать каких-то людей.

– Живот… – простонал Феру, ненадолго придя в себя и шумно хватая ртом воздух. – О-о-о…

– Он отравлен! – вскричал Кавальон. – Это явные признаки отравления!

– Кем отравлен?! – возмутился д’Эрикур. – Уж не моим ли отцом, приславшим этот обед?! Не несите чепухи, Кавальон, мы все ели с одних блюд! Лучше сделайте что-нибудь!

– Но что я могу сделать?!

– Вы же алхимик, черт возьми! Вы же маг!

– Но я же не лекарь!

Феру захрипел и вновь потерял сознанание.

– Надо послать за священником, – мрачно сказал Помье, глядя на синие губы и кончики пальцев больного.

– Священника! Священника! Паскаль! Роже! Да кто-нибудь!!! Священника!!! – орал д’Эрикур.

Между тем де Сад, забытый всеми, уже успел расположиться за оставленным сотрапезниками столом, налил себе кофе и преспокойно начал поглощать приготовленные кухарками д’Эрикура марципановые пирожные…

Через час после того, как опоздавший священник развел руками, а врач объявил о безвременной кончине Франсуа Феру, которого вскоре за тем отнесли в мертвецкую, виконт д’Эрикур стоял у окна своей камеры и ежился от холода. Да, зима в этом году выдалась необычайно морозная! Старики говорили, что подобного не было даже в памятном 1766 году, когда реки оказались скованы таким льдом, что по ним можно было ездить на лошадях. В этот раз, сообщали газеты, замерзло даже море у берегов. Водяные мельницы были парализованы, запасы сена превратились в куски льда. До сих пор, пока д’Эрикур жил в семейном особняке, где всегда было вдоволь и дров, и угля, все эти погодные явления мало его касались. В тюрьме было иначе. Его Величество явно экономил топливо для своего замка Бастилии, и жить, не стуча зубами, особенно после заката, здесь можно было только в комнате коменданта. Виконт набросил на себя одеяло и стоял, закутавшись в него, как грек в хламиду. Но и это не помогало.

Сквозь толстое стекло, отделенное от узника решеткой, рисовались нищие кварталы Сент-Антуанского предместья. С высоты старинной крепости виднелись заснеженные крыши двух-трехэтажных домов, утыканные печными трубами, из которых валил густой дым. На улицах там и сям пылали костры, вокруг которых, скучившись, грелся бедный люд. Экипажей видно не было. Редкие лошади вязли в снегу. Замотанные в лохмотья люди, торопливо перебегавшие от дома к дому, казались из окна камеры д’Эрикура грязными чернильными кляксами, рассыпанными на белой бумаге зимнего Парижа.

Впрочем, не судьбами этого бесштанного народа, не проблемами депотизма и даже не тем, как согреться, заняты были мысли виконта. Из его головы не шла история о свитке всевластия и последние слова несчастного Феру: «Если бы все эти секреты тамплиеров действительно существовали, меня бы уже не было в живых». Странное, очень странное совпадение…

Ранним февральским утром, когда деревянные башмаки простолюдинов, копыта лошадей и колеса экипажей еще не успели превратить остатки выпавшего ночью снега в воду, а шляпники и сыроделы только собирались открывать свои лавки, возле дома № 208 по улице Пуассоньер, или, как ее еще называли, Святой Анны, появился человек в коричневом плаще и шляпе с высокой тульей на американский манер. Ему пришлось стучаться минуты три, прежде чем двери открылись и на пороге возникла тучная дама в скромном домашнем платье с передником и с масляной лампой в руках.

– Ого! – воскликнула она вместо приветствия. – Тебя уже выпустили? Что-то быстро!

– Я же говорил, мадам, что вернусь очень скоро!

– Уж не сбежал ли ты из Бастилии, прохиндей?

– К чему такие подозрения?! Разве я похож на беглеца? Все честь по чести, меня выпустили, мадам, да еще и ручкой на прощание помахали! Ну так что, можно мне пройти в свою комнату?

– Я уже сдала твою комнату, – ответила как ни в чем не бывало домовладелица. – Делать мне больше нечего, только беречь ее для тебя!

– Но, мадам, я же просил вас… Я же говорил, что вернусь раньше, чем вы думаете!