Случилось так, что и генеральша скоро после того умерла, новыговорив, однако, в завещании обоим малюткам по тысяче рублей каждому «на ихобучение, и чтобы все эти деньги были на них истрачены непременно, но с тем,чтобы хватило вплоть до совершеннолетия, потому что слишком довольно и такойподачки для этаких детей, а если кому угодно, то пусть сам раскошеливается», ипроч., и проч. Я завещания сам не читал, но слышал, что именно было что-тостранное в этом роде и слишком своеобразно выраженное. Главным наследникомстарухи оказался, однако же, честный человек, губернский предводительдворянства той губернии Ефим Петрович Поленов. Списавшись с Федором Павловичеми мигом угадав, что от него денег на воспитание его же детей не вытащишь (хотятот прямо никогда не отказывал, а только всегда в этаких случаях тянул, иногдадаже изливаясь в чувствительностях), он принял в сиротах участие лично иособенно полюбил младшего из них, Алексея, так что тот долгое время даже и росв его семействе. Это я прошу читателя заметить с самого начала. И если комуобязаны были молодые люди своим воспитанием и образованием на всю свою жизнь, тоименно этому Ефиму Петровичу, благороднейшему и гуманнейшему человеку, изтаких, какие редко встречаются. Он сохранил малюткам по их тысяче, оставленнойгенеральшей, неприкосновенно, так что они к совершеннолетию их возрослипроцентами, каждая до двух, воспитал же их на свои деньги и уж, конечно,гораздо более, чем по тысяче, издержал на каждого. В подробный рассказ ихдетства и юности я опять пока не вступаю, а обозначу лишь самые главныеобстоятельства. Впрочем, о старшем, Иване, сообщу лишь то, что он рос каким-тоугрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы еще сдесяти лет проникнувшим в то, что растут они все-таки в чужой семье и на чужихмилостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно, ипроч., и проч. Этот мальчик очень скоро, чуть не в младенчестве (как передавалипо крайней мере), стал обнаруживать какие-то необыкновенные и блестящиеспособности к учению. В точности не знаю, но как-то так случилось, что с семьейЕфима Петровича он расстался чуть ли не тринадцати лет, перейдя в одну измосковских гимназий и на пансион к какому-то опытному и знаменитому тогдапедагогу, другу с детства Ефима Петровича. Сам Иван рассказывал потом, что всепроизошло, так сказать, от «пылкости к добрым делам» Ефима Петровича,увлекшегося идеей, что гениальных способностей мальчик должен и воспитываться угениального воспитателя. Впрочем, ни Ефима Петровича, ни гениальноговоспитателя уже не было в живых, когда молодой человек, кончив гимназию,поступил в университет. Так как Ефим Петрович плохо распорядился и получениезавещанных самодуркой генеральшей собственных детских денег, возросших с тысячиуже на две процентами, замедлилось по разным совершенно неизбежимым у насформальностям и проволочкам, то молодому человеку в первые его два года вуниверситете пришлось очень солоно, так как он принужден был все это времякормить и содержать себя сам и в то же время учиться. Заметить надо, что ондаже и попытки не захотел тогда сделать списаться с отцом, – может быть, изгордости, из презрения к нему, а может быть, вследствие холодного здравогорассуждения, подсказавшего ему, что от папеньки никакой чуть-чуть серьезнойподдержки не получит. Как бы там ни было, молодой человек не потерялсянисколько и добился-таки работы, сперва уроками в двугривенный, а потом бегаяпо редакциям газет и доставляя статейки в десять строчек об уличныхпроисшествиях, за подписью «Очевидец». Статейки эти, говорят, были так всегдалюбопытно и пикантно составлены, что быстро пошли в ход, и уж в этом одноммолодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тоюмногочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежиобоего пола, которая в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает порогиразных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечногоповторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.Познакомившись с редакциями, Иван Федорович все время потом не разрывал связейс ними и в последние свои годы в университете стал печатать весьма талантливыеразборы книг на разные специальные темы, так что даже стал в литературныхкружках известен. Впрочем, лишь в самое только последнее время ему удалосьслучайно обратить на себя вдруг особенное внимание в гораздо большем круге читателей,так что его весьма многие разом тогда отметили и запомнили. Это был довольнолюбопытный случай. Уже выйдя из университета и приготовляясь на свои две тысячисъездить за границу, Иван Федорович вдруг напечатал в одной из больших газетодну странную статью, обратившую на себя внимание даже и неспециалистов, и,главное, по предмету, по-видимому, вовсе ему незнакомому, потому что кончил онкурс естественником. Статья была написана на поднявшийся повсеместно тогдавопрос о церковном суде. Разбирая некоторые уже поданные мнения об этомвопросе, он высказал и свой личный взгляд. Главное было в тоне и взамечательной неожиданности заключения. А между тем многие из церковниковрешительно сочли автора за своего. И вдруг рядом с ними не только гражданственники,но даже сами атеисты принялись и с своей стороны аплодировать. В конце концовнекоторые догадливые люди решили, что вся статья есть лишь дерзкий фарс инасмешка. Упоминаю о сем случае особенно потому, что статья эта своевременнопроникла и в подгородный знаменитый наш монастырь, где возникшим вопросом оцерковном суде вообще интересовались, – проникла и произвела совершенноенедоумение. Узнав же имя автора, заинтересовались и тем, что он уроженец нашегогорода и сын «вот этого самого Федора Павловича». А тут вдруг к самому этомувремени явился к нам и сам автор.

Зачем приехал тогда к нам Иван Федорович, – я, помню, даже итогда еще задавал себе этот вопрос с каким-то почти беспокойством. Стольроковой приезд этот, послуживший началом ко стольким последствиям, для менядолго потом, почти всегда, оставался делом неясным. Вообще судя, странно было,что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный на вид, вдругявился в такой безобразный дом, к такому отцу, который всю жизнь егоигнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно, денег ни зачто и ни в каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизньбоялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросятденег. И вот молодой человек поселяется в доме такого отца, живет с ним месяц идругой, и оба уживаются как не надо лучше. Последнее даже особенно удивило нетолько меня, но и многих других. Петр Александрович Миусов, о котором я говорилуже выше, дальний родственник Федора Павловича по его первой жене, случилсятогда опять у нас, в своем подгородном имении, пожаловав из Парижа, в которомуже совсем поселился. Помню, он-то именно и дивился всех более, познакомившисьс заинтересовавшим его чрезвычайно молодым человеком, с которым он не безвнутренней боли пикировался иногда познаниями. «Он горд, – говорил он нам тогдапро него, – всегда добудет себе копейку, у него и теперь есть деньги назаграницу – чего ж ему здесь надо? Всем ясно, что он приехал к отцу не заденьгами, потому что во всяком случае отец их не даст. Пить вино иразвратничать он не любит, а между тем старик и обойтись без него не может, дотого ужились!» Это была правда; молодой человек имел даже видимое влияние настарика; тот почти начал его иногда как будто слушаться, хотя был чрезвычайно идаже злобно подчас своенравен; даже вести себя начал иногда приличнее…