Когда госпожа Мегалова вошла, Алексей Бисваркин говорил по телефону. Увидев ее, он закрыл ладонью трубку и тихо бросил: «Прикрой дверь, опусти шторы и раздевайся». Потом рукой показал на диван и продолжил общение по мобильнику. Женщина повиновалась, возбужденно, но без возмущения. В комнате потемнело, но все было видно, как в первых сумерках. Она сорвала с себя всю верхнюю одежду, разбросав ее на кресле, присела, раскинула руки по спинке дивана, невольно или сознательно выставляя грудь, похожую на стопки вздутых оладий, и опустила глаза. Алексей Бисваркин закончил разговор, взглянул на нее и коротко, даже как-то небрежно бросил: «Снимай все!» — «Мне нельзя. Еще пару дней надо подождать». На ее лбу и по крыльям носа выступила испарина. Она застеснялась, потянулась за салфеткой и протерла лицо. «Волнуешься? — заметил он. — На диване французский вариант неудобен?» Она промолчала. Потом вдруг предложила: «А вы становитесь на стул. У вас же огромный рост». «Откуда я этот прием знаю, кто его подсказал? — тут же пронеслось в ее голове. — Желание управляет логикой поступков, само находит оптимальное решение», — утешила она себя. Предприниматель удивленно усмехнулся, давая понять, что этот прием был для него совершенно новым, скинул с себя обувь и одежду, забрался на стул, прислонился к стене и требовательно взглянул на нее, словно приказывая: «Начинай! Что тут ждать? Быстрее!»

Наталья Никитична, охваченная каким-то инстинктивным восторгом, теперь не хотела ничего видеть и слышать. Забыв, как выглядит его физиономия, его глаза, не желая слушать его слова, она отрешенно уставилась на его тело. Какая-то непреодолимая сила потянула ее к его плоти. Не просто потянула, а бросила с невероятной мощью. Так страстные натуры сломя голову бросаются в опасные авантюры, совершенно забывая о реальности и времени. Она, казалось, была полностью одурманена его плотью, ставшей ее заветной мечтой, высшей целью. С жаром она прильнула к erecticus, и сексуальные фантазии целиком захватили ее воображение. Интеллектуальные тормоза были полностью отпущены, и Наталья Никитична понеслась, полетела к своим грезам. Она уже ничего не видела и не хотела знать, ее идолом стал только он . Именно в нем умещался весь разум вселенной — упругий, гордый интеллектуал, он властвовал над ее сознанием, как профессор на университетской кафедре. Его мохнатое обрамление принималось ею как майское бархатное рапсовое поле, запах плоти — как дурманящий аромат. Эту несгибаемую эластичность ей хотелось чувствовать на груди, в руках, на языке, каждой клеткой своего тела. Поэтому она стала извиваться вокруг него, грациозно и самозабвенно, то подставляя спину, то лаская им шею, то сжимая его под мышкой, то опутывая его своими волосами, то прикладывая к уху, как диковинную раковину. Она видела в нем какое-то одушевленное существо. Она верила, что он обладает разумом, хотела с ним общаться, называть его «зайкой», «перепелом», «одуванчиком», «кремлевской башенкой». Он был таким сладким, таким желанным, таким всепоглощающим, что ни один кондитер мира не смог был предложить что-то более заманчивое на вкус. Ни один массажист Олимпийских игр не сумел бы так сказочно дотрагиваться до ее тела, ни одно войско не было бы способно так прочно удерживать ее в своем плену, ни один тюремщик не был бы в состоянии лишить ее свободы прельщаться его волшебством. На нем уже не осталось ни одного места без тысячи поцелуев, без нежных укусов, без сладострастной слюны. Ее язычок то царственно запутывался в erecticus, то опускался вниз, лаская пальцы ног. Этот лифт наслаждений будоражил сознание любовников. Это невероятное сладострастие, обостренное до потери сознания, приближалось к своему вожделенному концу, к тому мечтательному финалу, который основательно воспалял чувства, вырывался из груди стоном упоения, сжимал судорогами самодовольной одержимости всю восхищенную плоть, фонтанировал брызгами сока любви. Она ждала этого необыкновенного события, чтобы оказаться настолько зависимой, насколько может быть лишь безропотная рабыня. Наталья Никитична подставила лицо, чтобы умыться теплой влагой, упиться этой сладостью, зарядиться этой таинственной энергией, этим эликсиром жизни. Ей хотелось размазать его по лицу, по своей спелой груди, сделать несколько глотков, чтобы этот необыкновенный вкус надолго оставался во рту…

В кабинет зашел Яков Ваханя. Нисколько не смущаясь причудливостью занятия, за которым он застал присутствующих, он подошел к столу, положил на него пачку почтовых марок и сдачу — пару пятидесятирублевых купюр, взял несколько больших и малых конвертов, готовых к отправке, и осторожно, казалось, на цыпочках, вышел вон. Они не заметили его или не пожелали заметить, продолжая одержимо заниматься своим делом.

Когда его упругость сменилась апатией, на женщину это не произвело никакого впечатления. Она продолжала неистовствовать. Как штангист, потерявший чувство реальности, пытается поднять неподъемную штангу, так и она, всецело ушедшая в мир эроса, забыла об особенностях анатомии. Проявляя незаурядное упрямство, она одаривала его нескончаемыми поцелуями; настойчивость ее язычка, пытающегося совершить чудо, казалось, не знала границ.

Сексуальный мятеж Натальи Никитичны уже чрезвычайно тяготил господина Бисваркина. Он никак не был готов к подобной эротической одержимости. Вызывая новенькую перед обеденным перерывом, он всего лишь рассчитывал с помощью любовных утех улучшить свой аппетит. Не сомневаясь, что партнерша окажется малоактивной, скованной обстоятельствами женщиной, он полагал, что очень скоро все это закончится. А тут столько ласк и настойчивых требований!

«Что она демонстрирует свое мастерство? — несколько испуганно подумал он. — Или хочет выставить меня слабаком? Тут надо немного подождать, чтобы разговоров не было, а потом заявить, что, дескать, хватит! Хорош! Мне себя в порядок привести необходимо! Обед и половина рабочего дня еще впереди!» Наконец, мужчина сказал: «Надо делами заниматься. Подожди, я сойду…»

Но она не поняла смысла этих слов и продолжала упиваться своими чувствами. Все свое многолетнее эротическое ожидание, все свои сновидения и мечты, весь свой женский потенциал она выплеснула на польщенного господина Бисваркина, смутив его, однако, тем, что ему пришлось ощутить ограниченность собственных возможностей. Он даже не подозревал, что в этой миловидной женщине таится столько страсти. Нет, это было явно не совсем обычным свиданием. И он даже подумал, что больше не станет приглашать ее на сексуальный танец — уж очень многого она требовала. Такой необыкновенный аппетит молодой женщины не соблазнял, а конфузил Алексея Семеновича. Он спустился со стула и, не глядя на нее, заторопился в туалетную комнату принять душ. Закрывая за собой дверь, он небрежно бросил глухим голосом: «Возвращайся в отдел. Продолжай атаковать уральские регионы. Пока». А про себя подумал: «От этой женщины-бури, от этой женщины-цунами лучше держаться подальше. Но ее можно с огромной отдачей использовать. Я посоветую ее Кармаданову, закупщику системы “Девятое небо”, Марку Лолуа из сети “Сулугуни”, Пустомыслову, оптовику объединения “Гипер-Сейл”, другим из нашей тусовки. Пусть порадуются! А Марка проверим, как он девяносто минут с таким вихрем этимсамым заниматься сможет. Мне кажется, он трепач. Девяносто минут! Это ведь утомительно и скучно…» Потом вдруг, словно что-то вспомнив, сказал через дверь: «Да, позови ко мне из вашего отдела Алю Ладынину, она напротив тебя сидит». — «О’кей! А я не смогу помочь? Я мастер на любые услуги!» — «Нет, она нужна мне по другому вопросу. А ты продолжай работать. План у нас превыше всего!» Сам же подумал: «После этой бестии надо передохнуть. А у Ладыниной прекрасно получается язычком анус прочищать. И приятно, и щекотно, и гигиенично. Надо ей кинуть долларов тридцать: когда платишь, она с чувством работает, легко до простаты достает и массирует ее так нежно, что кажется, будто не язык у нее, а медовая конфетка, персидская нуга, турецкая пахлава, шакер чурек. Мозгов нет, но язычок — чемпион, лидер! Он помогает фирме наращивать обороты с торговой сетью “Дамтор”, с системой “Викмо”, с магазинами Павликов. Так что ее язычок несет золотые яйца. Интересно, что за удовольствие она при этом испытывает? Что тут может быть приятного? — остановившись, подумал он. — Может быть, еще самому придется этим делом заняться, а? Вот когда Виолетта пукает, я ведь всегда запах фиалок ощущаю…»