– Стой! – прокричала Бану, зная, что толку не будет.

Утерла рот рукавом. Откопав среди трупов пару ножей с рукоятками из волчьей кости, двинулась дальше.

Только чудом и вмешательством самой Всеединой Матери можно было объяснить, как семилетний ребенок выжил в одиночку в течение четырех месяцев. Весь ужас скитания познала Бану в этот срок. Спала вполглаза, в обнимку с ножами. Семейный кинжал старалась прятать – слишком приметный, из‑за такого легко можно было расстаться с жизнью. Лук и колчан с десятком стрел снимала только на ночь. Выучилась двигаться тише, чем мыши, которых частенько доводилось есть. Приближалась зима, и оттого, что она не смогла за лето отыскать тракт, который привел бы ее домой, Бансабира решила на время покинуть север, где наверняка еще алела свежей кровью война. Девочка давно потеряла счет дням, но когда стало неуклонно холодать, пошла по теплому следу остывающей осени, надеясь, что, возможно, если Праматерь позволит, ей удастся однажды прийти в Сиреневый дом тана Ниитаса, своего деда, и переждать зиму у него.

Бану отощала. Недостаток сил у нее нередко граничил с обмороком. Когда по дороге попадались леса, она могла от души наесться ранета и поздних ягод, так что отвыкший от многой еды живот потом долго крутило. Охотилась на рябчиков. Найденные на побоище два ножа вскоре пропали: один, по случайности, упал в кювет (Бану побоялась лезть за ним), другой, используя в реке как гарпун, девочка, промахнувшись и не рассчитав, по неосторожности ткнула в камень. Тонкое лезвие погнулось до такой степени, что проку от него больше не было.

Иногда бывало совсем трудно, и Бану ухитрялась держаться из последних сил, денно и нощно, как молитву, повторяя: «Я от крови волка, во мне волчья кровь» или: «Русса бы смог, Русса бы сумел, Русса бы справился, Русса бы нашел выход…» И, как всякая волчица, мало‑помалу Бансабира выучилась владеть клыками.

Избегала людей на дорогах и в лесах. В самом начале она однажды добралась до какого‑то небольшого поселения, однако никто здесь не мог сказать, куда держать путь до Ниитасов. Ее гнали отовсюду. Говорить же местным, кем является, Бансабира не торопилась: внутренний голос с сомнением подсказывал, что в огромном мире за пределами фамильного чертога это совсем не обязательно кому‑то знать.

Пару раз девочка натыкалась на берегу какой‑нибудь речки на смертельно раненного бойца или измученного схваткой зверя. Последнего, если мясо было еще не загнившим, пыталась есть. Бойцов – раненых и уже мертвых – не гнушаясь, осматривала и обыскивала. У кого‑то находила воду или мех с терпким вином, у кого‑то запасы дорожных сухарей или монеты. «К чему они мне? – думала девочка. Их ведь не съешь. Будешь идти – будут звенеть в кармане снятой с какого‑то убитого мальчишки одежонки». А ей быть бы тише воды ниже травы. Приди она даже с одной такой монеткой в город и попытайся что‑то купить, все начнут трясти ее – где тощий семилетний ребенок достал деньги и оружие? Кто такая? Откуда? Зачем? А получив ответы, как знать – убьют или передадут Шаутам? Может, конечно, повезет, за выкуп отвезут отцу, но только Богиня‑Мать знает наверняка…

Впрочем, большинство полумертвых или почивших путников, которых встречала Бансабира, были уже обобраны своими победителями.

Однажды на заре октября девочка наткнулась на такого же едва живого бродягу с побелевшими губами. Она полагала, что он уже мертв, когда осторожно склонилась над ним. Но молодой мужчина был еще жив.

– Научись дышать еще тише, – сказал он, с трудом разлепляя глаза.

Девочка отпрыгнула почти на метр, быстро схватившись за нож. Мужчина только усмехнулся. Бану не понимала его реакции и только сильнее сжимала рукоятку вспотевшей ладошкой.

– Я все равно умру, девочка. Так что буду признателен тебе, если поможешь, – закашлялся он ненадолго. – Я бы предложил тебе сердце – ты ведь помнишь, где сердце? – да доспех мешает. Вгони в шею слева, хорошо?

Бану ничего не говорила и не шевелилась.

– Только быстро. Не хочу мучиться дольше, чем уже промучился, – видя ее нерешительность, сердито прохрипел воин. – Ну же, чего стоишь? Сделай дело, угодное Старухе Нандане! Или ты не веришь в Праматерь?

– Верю, – невольно сорвалось с языка.

– Ну, так и будь хорошей девочкой, – мягче сказал раненый. – У меня осталось два золотых в кармане. В благодарность заберешь их и мой клинок.

– Почему, – спросила девочка, – их не забрал тот, кто нанес вам эти раны?

– Потому что он ранил меня, а я его убил. Одна беда – оружие тот червь смазал ядом. Ну, так что, поможешь мне?

Бансабира приблизилась.

– Храни тебя Мать, – с улыбкой простился смертник.

Бану выполнила последнюю волю умирающего. Из артерии, стихая, била горячая алая кровь. Совсем как знамя Шаутов, подумала девочка и потянулась за наградой. Стоило ей прикоснуться к мечу поблагодарившего ее воина, клинок с шумом упал на траву. Слишком тяжел. Ладно, Бану знала это, едва взглянула на меч.

Стрелы почти кончились, меча было не поднять. Вздохнув, девочка поудобнее расположила фамильный кинжал, вцепившись ладошкой в рукоять.

Развернулась, пошла дальше.

На исходе октября девочка столкнулась с опасностью, преодолеть которую было выше ее маленьких семилетних сил.

Она достигла очередного городка и попыталась узнать, в какой стороне Сиреневый дом. Вместо ответа скользкий, как уж, обыватель приблизился, зарясь на инкрустированную рукоятку кинжала, торчащего за потертым поясом.

– И откуда это у такой оборванки, как ты, такой клинок, а? – Бану молчала. – Поди, украла у кого, девочка?

– Я не украла! – с горячностью выпятила «не».

– Ах, не украла! – протянул мужчина. – Тогда откуда он?

– Это не ваше дело! – огрызнулась девочка. Вокруг них начала собираться толпа.

– Да что ты? Ты на земле лавана Яхмада… ты ведь знаешь, кто такие лаваны?

Он что думает, Бану совсем дура?

– Конечно, знаю! Законоведы!

– Верно, лаваны хранят закон. А если ты украла эту вещицу, то мы, как подданные нашего лавана, должны чтить закон – изъять кинжал и наказать тебя. Верно, друзья? – осклабился, облизнулся.

Несколько мужиков загоготали.

– Это мое оружие! – оттолкнула девочка приблизившуюся голову наглого гада. – Дай мне короткий меч и дерись, если не боишься!

Поднялся общий хохот.

– А ты дерзкая!

– А ты хам! – Зеленые глаза зло горели. – Дерись со мной или отпусти!

– Грязная девка! – Мужчина схватил ее за предплечье. – Дай сюда, дрянь!

– Держи! – Бансабира рванула из‑за пояса кинжал и вогнала обидчику в руку. Взревев, тот свободной рукой со всей силы ударил девочку по лицу – раз, другой, третий… Носом пошла кровь, в глазах потемнело. Обессиленный, вымученный организм больше не желал бороться за эту никчемную жизнь.