В ее доме часто обращались к Богу. Зимою каждое утро отец благодарил Вседержителя за то, что не создал его женщиной. А голос матери говорил: «Благодарю тебя, Более, что создал меня согласно Твоей воле». На Марию отец вовсе не обращал внимания, глядел мимо или сквозь нее, как будто дочери не существует. А она боялась его: грубые черты лица, жесткий взгляд, да и весь его образ были окутаны завесой тьмы.

Весной становилось легче, не только благодаря теплой погоде и цветам. Лишь только зацветали алые анемоны на горных склонах, отец уходил из дому, где сразу воцарялись мир и покой. На вопрос Марии «Куда?» мать всегда отвечала одинаково: «В горы». Губы ее были плотно сжаты, словно не хотели выпускать слова наружу, и девочка понимала, что дальше расспрашивать не стоит.

Возможно, только Мария ощущала, как смягчается материнский нрав с уходом отца. Иногда, стоя у колодца, они подолгу глядели на заросли жимолости и дрока, среди которых розовел цветущий олеандр. Мария упрашивала мать прочесть наизусть строки из Писания: «Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал; цветы показались на земле; время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей; смоковницы распустили свои почки, и виноградные лозы, расцветая, издают благовоние». Мать и дочь улыбались друг другу.

Хотя у них не было ни лодки, ни виноградника, семья была богата – ибо самая большая смоковница в округе росла именно перед их дверьми. Благословенное дерево жарким летом одаривало людей тенью и прохладой, щедро кормило нищих, принося по два урожая в год. В теплую погоду первые плоды созревали уже на Пасху. До прихода зимних дождей и бурь спелые фрукты осторожно, почти торжественно снимали с дерева.

Прибавление в семье случалось каждое лето. Четыре года – четверо сыновей. Роды всегда начинались не вовремя, обычно в самый разгар жатвы. Женщина не жаловалась и уже через несколько дней вновь выходила на пашню, с кричащим кульком за спиной. Соседи помогали ей по мере возможности, но лишь после того, как ребенку было сделано обрезание.

Когда Мария ухаживала за самым младшим из братьев, лежавшем в горячке после обрезания, она впервые осознала, что не только отец, но и все соседи (и даже дядя) делают вид, что ее не существует. Она поняла, каким проклятием было родиться девочкой, да еще и первенцем. А еще малышка чувствовала, что люди чураются ее и по какой-то другой причине.

Все девочки, кроме Марии, радовались, когда в поле ветер срывал платок с головы. Каждое утро, скатав циновки и тюфяки, мать принималась расчесывать волосы девочки, заплетала тугую косу, а потом накрепко обматывала маленькую головку платком, завязав его под подбородком. Узел был такой хитрый, что Мария ни за что его не распутала бы.

Девочка стыдилась своих волос. Однажды на пастбище она ухитрилась стянуть платок с головы и высвободила одну прядь. К своему ужасу, Мария обнаружила, что волосы у нее неестественно светлые – цвета спелой пшеницы. С того дня она больше не жаловалась на платок и даже помогала потуже затянуть узел и старалась прикрыть лоб так, чтобы не выбился ни один волосок.

По утрам, причесывая Марию, мать тяжело вздыхала. Однажды она сказала, что было бы неплохо, если бы платок прикрывал еще и глаза дочери.

– А что не так с моими глазами?

– Они красивые, – ответила мать и покраснела. – Голубые, как ирис на весеннем лугу.

В голосе матери Марии почудилась тоска. Она, как бы странно это ни казалось, поняла, что есть нечто, связывающее ее с матерью тайной нитью. Никто не мог бы сказать этого наверняка, однако Мария знала, она – самое любимое дитя. Мать тайком давала ей краюшки свежего хлеба, а когда девочка оставалась с мамой наедине, ей доставались еще и пенки с молока.

А теперь малышку словно утешили – у нее, оказывается, красивые глаза. В тот же вечер Мария начала украдкой разглядывать лица других детей. У некоторых глаза были так темны, что сложно было различить зрачки, но в основном – карие, чуть светлее или темнее. Только у одного мальчишки, которого Мария особо тщательно рассмотрела, глаза были серые. Да и волосы его были светлее, чем у остальных детей, но все равно не такого ужасного цвета, как у нее. Когда на них попадало солнце, они отливали серебром.

Только однажды ей встретился человек с голубыми глазами. Отряд римлян проходил через их деревню, люди жались по домам, обозленные и бледные от страха. Всадники подъехали вплотную к дому, и Мария, спрятавшись за балкой в стойле, подглядывала за ними. Неожиданно она встретилась взглядом с молодым солдатом. Его глаза были такого же небесно-голубого цвета, а из-под шлема выбивалась прядь золотых волос. Это мгновение оставило в памяти девочки глубокий след. Ненавистные чужаки оказались похожими на нее!

Некоторое время спустя Марии довелось подслушать разговор соседа, Авитара, с одним из его сыновей. Речь шла о римлянах, прошедших через деревню, и иудейских мятежниках. В горах, где последние упражнялись в воинском искусстве, множились их отряды. Мальчишка хотел пойти за ними.

– Господь хочет, чтоб его народ был свободен.

– Только безумцы идут в горы за Иудой из Галилеи, глупцы вроде Барака, оставляющего жену и детей на произвол судьбы. Воображают себе, будто в силах прогнать римлян.

– Но Богу угодно…

– Ему угодно, чтоб Его народ потерпел немного. Когда Он почувствует, что время пришло, Он даст нам знак. Знака пока еще не было. И не будет до следующей войны. Мятеж приведет к резне, погибнут женщины и дети, сгорят пашни, а героев-мятежников распнут! – повысил голос отец.

Последние слова он произнес с нескрываемым презрением. Сын шел дальше в молчании, а Мария осмелилась наконец вынырнуть из зарослей кустарника. Когда Мария прибежала домой, мать как раз разожгла светильник.

– Мама, будет война?

– Кто тебе сказал?

– А папа – мятежник? В горах он готовится к войне?

Мать никогда прежде не поднимала руки на Марию, но теперь отвесила ей звонкую пощечину.

– Мария, эта болтовня опасна. Никогда, никогда больше такого не говори. Ни единой душе!

Мария потирала щеку. Из глаз девочки бежали слезы, и мать взяла себя в руки.

– Успокойся. Но вначале пообещай мне, поклянись Священным Писанием, что больше никогда эти слова не вырвутся из твоих уст.

Девочка заплакала и, конечно, пообещала. Но во время молитвы, крепко зажмурившись, она подумала, что слова соседа о сожженных полях и убитых женщинах и детях – правда. А иначе из-за чего мама так беспокоится?

На другой день старший сын Авитара исчез. Мария видела страх в глазах людей, но все молчали, словно говорить об опасности само по себе было опасно. Тишина раскинула свой полог над деревней, в которой копились злоба и подозрительность. Соседи здоровались друг с другом, но не останавливались, даже чтобы перекинуться парой слов. Мать Марии всегда была сама по себе, но теперь жены Барака вообще избегали.

Однажды Мария встретила пастуха, угрюмого старика, редко когда раскрывавшего рот. Он погнал своих овец в обход ее отары, бросил взгляд на девочку и произнес: «Это случилось тогда, случится и теперь».