Когда он прибыл, Эфросин решила, что было бы неплохо заодно осмотреть и ребенка. Откровенно говоря, женщина хотела поскорее избавиться от Марии. Дом веселья – не место для ребенка, но в то же время Эфросин, как и все прочие, чувствовала привязанность к малышке. Было в ребенке что-то невыразимо притягательное, светлое и в то же время таинственное.

«Ну уж нет, это проблемы Леонидаса, – сказала себе Эфросин. – Хочет, чтоб девчонка жила здесь, – пусть приготовится к тому, что платить придется немало. Нужно будет освободить Мириам от работы, чтобы она могла позаботиться о малышке – обучить нашему языку и рассказать, как следует себя вести. Кроме всего прочего, ей нужно привить манеры. Боже, как безобразно она ест!» Эфросин потратила некоторое время, вычисляя, во что ей обойдется вынужденный отпуск Мириам.

У Марии просто дух захватило, когда она впервые увидела огромный сад, раскинувшийся возле озера. Она никогда не могла мечтать о подобном. Из зеленых зарослей доносились трели птиц, благоухали удивительные цветы. Зеленая изгородь (высокая, как стена) отгородила уголок, где можно было спрятаться, сверкающие струи фонтанов разбивались о цветную мозаику. Неподалеку от озера росло дерево, названия которого Мария не знала. Это было необъятное хвойное дерево, согнувшееся под тяжестью тайн и прожитых лет, и малышке казалось, что оно приветствует ее.

Но тугие белые, желтые и ярко-розовые бутоны роз, несомненно, были красивее всего. Большинство цветков, однако, были таинственного темно-красного цвета.

– Как называются цветы? – осмелилась спросить Мария.

Мириам колебалась с ответом – она не знала названия по-арамейски, поэтому «роза» стала первым греческим словом, которое выучила Мария.

На обратном пути им встретилась Эфросин, объяснившая Мириам, что с этих пор та должна говорить только по-гречески. Даже если Мария задавала вопрос на родном языке, Мириам следовало отвечать на греческом. Мириам начала было возражать, но Эфросин была неумолима.

– Идите внутрь. Ты должна показать Марии дом.

Они на цыпочках прокрались в «большой праздничный зал», так называла его Мириам. Для девочки он был неописуемо прекрасен – на полу пестрели разноцветные ковры, повсюду стояли широкие диваны, табуреты на раззолоченных ножках. На стенах сверкали зеркала, одновременно путавшие и завораживавшие Марию. У матери был осколок зеркала, и Мария даже заглядывала в него, но вскоре уяснила, что рассматривать собственное изображение – нехорошо. Это случилось всего однажды, в тот самый день, когда мать сказала, что у Марии глаза голубые, словно ирисы.

А здесь, куда бы девочка ни повернулась, – везде она видела свое отражение, все тело, четко и ясно, длинный нос, глуповатую улыбку и болезненно-белую кожу. Она долго всматривалась в собственные глаза и наконец заключила, что они не голубее, чем у хозяйки дома.

– Видишь теперь, ты довольно мила, – шепнула Мириам на арамейском.

Но Мария придерживалась иного мнения. Она покачала головой. Потом долго изучала лицо Мириам и ее отражение в зеркале. Было удивительно – они мало чем отличались друг от друга.

К обеду пришел какой-то старик. Он прощупал ее тело и внимательно изучил белки глаз. Марии не было страшно – ведь старик запросто говорил с ней на родном языке.

– Крепкий орешек, – так он сказал.

Часом позже появился Леонидас с забинтованной рукой. Он восторженно оглядел светловолосую девочку в новенькой одежде светло-голубого цвета. Его охватила беспричинная радость. Мария смутно помнила всадника, но не смела раскрыть рта – боялась, что наружу вырвется застрявший в горле плач.

– Мы подружимся, ты и я, – выговорил мужичина на ломаном арамейском. – Я твой новый папа.

Мария была не в силах дольше сдерживать плач, и ее глаза наполнились слезами. Эфросин сказала, что он слишком торопится, и кентурион почувствовал себя неуклюжей коровой. Вмешалась Мириам. Она рассказала о ночных кошмарах своей подопечной и о том, что Мария говорила во сне. Из этого бессвязного лепета Мириам поняла, что мать и братья малышки были убиты.

– Спроси ее об отце.

Мириам сомневалась, стоит ли это делать, но все же перевела. Все заметили, как ожесточилось выражение лица девочки.

– Они забрали его и распяли.

Хотя Мария не говорила этого, все поняли, что девочка считает смерть отца справедливой.

– Должно быть, она боялась отца, – решила Мириам.

– Поэтому подожди принимать на себя роль папаши, – заключила хозяйка дома.

Час спустя Леонидас и Эфросин сидели в кабинете и обсуждали будущее девочки. Он согласился со всеми условиями владелицы дома веселья. Кентурион обязался оплачивать уроки греческого под присмотром Мириам. После того как девочка освоит этот язык, ей предстояло получить греческое образование, для чего будет нанят учитель. Кентурион также выразил желание обучить Марию чтению и письму на латинском языке.

Он запнулся, прежде чем продолжить:

– Она не должна превратиться в шлюху.

– Тогда тебе придется забрать ее отсюда еще до первой крови.

Когда кентурион Леонидас возвращался назад, он был полон новых планов. Через несколько лет он будет свободен от военной службы и вернется домой с маленькой дочкой. Вот уж удивится родня в Антиохии!

Как обычно, Мария посвятила день перечитыванию своей рукописи. Она почувствовала прилив необъяснимой нежности к ребенку, который после примитивного деревенского уклада жизни попал в новый загадочный мир.

Сколько времени прошло, прежде чем она начала что-то понимать? Не так уж и много, наверное. Первым фактом была Мириам и черная бездна ее тоски. Затем, естественно, новый язык – Мария училась быстро, как все дети. А еще она все с большим удивлением слушала, и не только странные крики, пронзавшие ночь и прерывавшие ее сон. За большим кухонным столом во время обеда женщины обменивались впечатлениями о ночных гостях и событиях, жаловались, смеялись, плакали. Они презирали и поносили мужчин, поток которых не прекращаясь вливался внутрь здания. Почему? Мария не понимала. Ей не удавалось сложить вместе кусочки мозаики из всего услышанного здесь.

Она вспомнила, как однажды попыталась поговорить на эту тему с Мириам. Ответом девочке послужили рыдания, плачущая Мириам, заломив руки, выскочила из их общей спальни. Тогда-то Мария и решилась прокрасться посреди ночи в большой зал на цокольном этаже, чтобы увидеть все своими глазами. Но там ее изловила Эфросин, после чего Мария получила затрещину и была жестко водворена обратно в комнату.

На следующий день у них состоялся долгий разговор.

Мария Магдалина сидела в Антиохии, в своей комнате, и размышляла о том, что завтра ей обязательно нужно вспомнить содержание того разговора.

Они сидели на обитых бархатом пуфиках в кабинете Эфросин. Пару раз женщина брала Марию за руку, в остальном же, как всегда, была не слишком сентиментальна. Она начала с рассказа о том, откуда берутся дети. Как мужчина вводит свой член во влагалище женщины и заполняет его семенем.