Из окон занимаемого нами дома я видел революционеров, которых вели на расстрел, и должен признаться, что, зная все ужасы, которые они творили, как жгли живьем попадавших в их руки, как выкалывали глаза, отрывали языки и вообще всячески издевались над своими жертвами, ни малейшей жалости я к ним не чувствовал.

Особенно вспоминается мне разговор моего отца с одним своим либеральным знакомым, происходивший в его кабинете. Я, видимо, вошел к концу разговора и услышал следующее:

– Вы говорите, Владимир Сергеевич, вы отстали от жизни. Вот увидите, что ваш сын, когда вырастет, будет думать совсем иначе!

– Вы полагаете? А я уверен, что нет, а если это, паче чаяния, и случится, так в тот день, когда я об этом узнаю, несмотря на всю мою любовь к сыну, я повешу его собственными руками. Понял ли ты, Сережа? – Обращаясь ко мне, он тут же мне разъяснил вкратце, что вопрос идет о преданности царю.

Я прекрасно понял, что сказал мне отец. Я часто вспоминаю этот разговор и вспоминаю суровость обычно столь бесконечно доброго выражения лица своего отца и его голос. Моему отцу не пришлось и никогда не придется бояться за меня.

Летом 1906 года я поехал с отцом и воспитательницей в Ялту навестить свою мать, которая, к счастью, окрепла и поправилась. По приезде в Ялту она поселилась в гостинице, но там прожила недолго, так как в Ялту приехал с семьей И.А. Думбадзе с 1-м батальоном 16-го стрелкового полка, только что вернувшийся из Маньчжурии и получивший назначение в Ялту главноначальствующим ее и ее уезда для подавления в Ялте беспорядков.

Узнав, что моя мать в Ялте, Думбадзе, со свойственным всем кавказцам гостеприимством, переселил мою мать к себе на квартиру в Ливадию и окружил ее всяческим вниманием, уходом и своими заботами о ней, желая отблагодарить ее за все, что она сделала для его семьи.

В это время маленький курортный городок Ялта сделался центром революционной пропаганды для юга России. Она была переполнена (больные не могли найти себе места) революционной молодежью и всяким подозрительным сбродом, свившим себе прочное гнездо в этом чудном уголке, любимейшей летней резиденции государя. Действительно, вкус у этой публики был недурным, и она занималась приятными прогулками в горы, где предавалась откровеннейшему разврату, а возвращаясь в город, занималась изготовлением бомб для проектируемых покушений и бесконечным митингованием на улицах. Местное население было совершенно терроризировано, а немногие больные вместо предполагаемого отдыха нашли в Ялте огнедышащий вулкан.

Порядок в городе пытался поддержать корнет Крымского конного дивизиона М., который совершенно бескровно нагайками разгонял демонстрантов, а когда последние изобрели способ митинговать в море на рыбачьих лодках, где они думали быть вне досягаемости решительного корнета, он придумал другой способ доставления им неприятностей.

В то время, когда господа революционеры садились на лодки, он подъезжал к толпе и командовал взводу:

– Винтовки!

Затем приказывал трубачам играть аппель, являющийся одним из самых высоких кавалерийских сигналов. Революционные герои при этом сигнале бросались в воду, ища в ней спасение, оттуда их за кудри вытягивали их товарищи, сидевшие в лодках.

На одной из манифестаций дело не обошлось без курьеза. В Ялту приехала какая-то знаменитость, еврейка из Одессы, и после митинга в городском саду ее почитатели посадили ее на стул и в упоении стали таскать по городу, горланя революционные песни. После нескольких часов гуляния «предмет не выдержал», и с ним случилось весьма понятное несчастье…

В таком положении застал Ялту И.А. Думбадзе. Его мероприятиям Ялта обязана тому, что через три месяца без пролития единой капли крови жизнь в ней наладилась, появились приезжие, и покой более не нарушался. Достиг таких успехов И.А. Думбадзе весьма просто. Посмотрев в корень вещей, он сразу убедился, что зло кроется в революционной еврейской молодежи, потянувшей за собой космополитическую русскую интеллигенцию. В течение месяца применением простых административных мер все пришлое еврейское население Ялты было выселено за пределы главноначальствования без права на обратный приезд. Кроме того, Ялта была объявлена за чертой оседлости. Русские единомышленники евреев были подвергнуты той же участи. Я думаю, что, взглянув на то, что теперь делается в России и кем она под видом управления разоряется, соотечественники высланных своевременно ялтинских товарищей простят моему покойному отчиму его прегрешения перед ними и отдадут ему должное за его прозорливость.

Кроме высылки, для успокоения города И.А. применял совсем невинную меру. Каждый день по улицам города, твердо отбивая ногу и заливаясь песнями, в снежно-белых рубахах, молодцевато проходила рота стрелков с пулеметной командой, и, кому нужно было, тот мог убедиться, что есть еще бравые и верные солдаты у русского царя. Вот и весь несложный способ умиротворения Ялты. А сколько в свое время грязи, клеветы и глупости вылила на этого человека наша левая пресса, подголосок еврействующей русской интеллигенции! Где эти моря крови и океаны слез? Кто жил в то время в Ялте, может полностью подтвердить мною написанное и удостоверить, что «кровожадный зверь» Думбадзе если что и сделал, то только дал десяткам тысяч больных возможность лечиться. Если же среди десятков тысяч больных не было евреев, то пускай они за это поблагодарят не в меру ретивых сородичей.

По приезде нашем в Ялту мы все поселились на старой даче, находившейся недалеко от дворца эмира Бухарского. В январе 1907 года моя мать ездила навестить отца в Митаву, куда тот вернулся, оставив меня и мою воспитательницу в Ялте. В это время старший сын И.А. от второго брака, Гриша, бывший годом старше меня, занимался вместе со мной у моей воспитательницы. Он каждый день приезжал к нам в экипаже из Ливадии. Иногда отец его заезжал за ним, возвращаясь из своего управления. В один январский солнечный теплый день И.А. со своим адъютантом штабс-капитаном Сапсаем заехал за сыном и очень удивился, узнав, что тот уже уехал, не дождавшись отца.

Посидев немного у нас, И.А. попрощался и уехал. Не прошло и двух минут, как мы услышали страшный взрыв. Я в первый момент не сообразил, в чем дело, но услышал голос моей воспитательницы:

– В И.А. бросили бомбу!

Она с этими словами выбежала из дачи. Я бросился за ней. Со всех дач бежали люди к месту взрыва. Добежав до угла нашей улицы и Николаевского шоссе, я увидел картину, которая никогда не изгладится из моей памяти: И.А. стоял бледный как полотно, в разорванном пальто и фуражке и отдавал какие-то распоряжения двум солдатам-ординарцам, которые в числе семи человек всегда сопровождали верхом его экипаж,