- Это не твое дело, - холодно отрезала Аля. - У менянет никакого любовника, ни молодого, ни старого, но даже если бы и был, ты неимеешь права это обсуждать.

- Нет, имею. Потому что после этих непристойныхсвиданий ты возвращаешься с плохими мыслями и тяжелым сердцем. Я не допущу,чтобы в дом, в котором я живу, приносили зло. Или прекрати это свинство, илипосле каждого свидания я буду тебя чистить.

Откуда она узнала? Ком в груди налился тяжестью и сталразрастаться, распирая грудную клетку. Але показалось на миг, что она слышит,как раздвигаются и трещат ребра. Откуда у девчонки такое поистине звериноечутье? Как, каким двадцать седьмым чувством она угадала и плохие мысли, итяжесть на душе? А может, она и в самом деле сумасшедшая? Не «девушка снебольшими странностями», а самая настоящая сумасшедшая. Говорят, у настоящихсумасшедших стирается налет цивилизации и остается голая первобытная сущность,в которой главными были не знания и логика, а чутье и интуиция.

Але стало страшно. Так страшно, как не было никогда в жизни.Надо что-то говорить, что-то нейтральное, ерунду какую-нибудь, судорожнозаконопачивая щели, чтобы не дать страху вырваться наружу.

- И как ты собираешься меня чистить?

- Я буду совершать обряд. Каждый раз, когда ты придешьдомой внутренне нечистой, я буду совершать обряд.

- А кто дал тебе право совершать обряды? Ты кто,священник? Господь Бог? Ты что возомнила о себе, девочка? Кто ты такая?

Наступать, наступать, не оглядываясь по сторонам, не считаяпотери, не слыша свиста пуль, только вперед!

- Я - посвященная.

Атака захлебнулась, едва начавшись. Дина сумасшедшая, это раз.И по ночам она ходит на какие-то сборища, это два. Секта? Сатанисты? Или ещечто-нибудь в этом роде? Как с ней разговаривать? Потакать и соглашаться, чтобыне спровоцировать всплеск злобы? Или уговаривать и убеждать, вести к врачу? Илив милицию обратиться, чтобы с этой сектой разобрались?

Нет, в милицию нельзя. Все, что угодно, только не милиция.

Свеча отчаянно трещала, пламя дергалось в разные стороны иникак не хотело остановиться и замереть в форме перевернутой капли. И холодныйчугунный ком внутри все продолжал разрастаться, леденеть и тяжелеть, сокрушаяхрупкие ребра и разрывая тонкую кожу.

Але хотелось завыть.

* * *

Зачем, зачем это все… Все эти оправдания, все эти слова оневозможности исправить ситуацию другим способом, доводы о том, что совершенноесейчас зло принесет освобождение и покой в будущем… Человек слаб и подверженсоблазну… Можно сколько угодно клясться себе, что больше никогда… А вдруг сновастанет нужно? И только таким чудовищным способом можно будет выкупить у судьбыновую порцию покоя и освобождения? Неужели возможно сделать это еще раз?

Нет. Нет!!!

Ни за что на свете. Что бы ни случилось.

А все- таки после второго раза не так тяжело, как послепервого.

* * *

- Ни за что на свете, что бы ни случилось. Повтори.

- Чтобы не случилось, - буркнул Коротков, не отрываясьот чьей-то служебной записки, накаляканной от руки немыслимо корявым почерком.

- Юра, не причинность, а отрицание, полное и абсолютноеотрицание. Ну Юр, - взмолилась Настя Каменская. - Да оставь ты эту бумажкудурацкую, я с тобой серьезно разговариваю.

Он устало снял очки для чтения и поднял на Настю воспаленныеот бессонницы глаза. Ей стало неловко. Человек работает как каторжный, а она,вместо того чтобы помогать, в отпуск собралась.

- Юрочка, я знаю, что ты двое суток не был дома, тыужасно устал, тебе не до меня. Но, пожалуйста, удели мне две минуты, только двемаленькие минуточки, я больше не прошу.

- Прости, мать, - голос его от усталости стал совсемхриплым, - я, кажется, что-то важное пропустил и не врублюсь никак. Давай всесначала, только покороче, ладно? У меня дел три кучи, ничего не успеваю.

Настя вздохнула и терпеливо начала все сначала:

- Я прошу тебя дать мне честное пионерское сыщицкоеслово под салютом всех вождей, что ты не станешь выдергивать меня из отпуска низа что на свете, что бы ни случилось. Поклянись, и я от тебя отстану.

- Из отпуска? - Коротков посмотрел на нее с тупымнедоумением. - Из какого отпуска?

- Из очередного. Длительностью сорок пять суток. И ещемесяц учебного, на который я имею право как адъюнкт-заочник. Итого два споловиной месяца. Афоня рапорт подписал неделю назад, а ты этот рапорт, междупрочим, визировал.

Юра помолчал, вероятно, переваривая услышанное, потом бросилвзгляд на настольный ежедневник и с облегчением рассмеялся:

- Сегодня первое апреля! Ну слава богу, а то я ужиспугался… Круто ты меня развела, просто как лоха вокзального! Но шуточки утебя, подруга, не для слабонервных начальников. Это хорошо еще, что я крепкий,другой бы на моем месте тебя убил сразу, не глядя на календарь, а потом ужразбирался бы, кто там чего в связи с первым апреля нашутил. Спасибо, отвлеклаи развеселила, хоть что-то радостное в этой мутной жизни… Всё, подруга, валиотсюда, я с бумажками этими совсем зашился.

Он снова нацепил очки и схватился за начертанные чьей-тоторопливой, рукой каракули.

Настя опять вздохнула. Все оказалось даже хуже, чем онапредполагала. Начальник отдела Афанасьев ушел в отпуск с понедельника, сегодняуже четверг, и Коротков, оставшийся «на хозяйстве», успел в полной мере вкуситьпрелести начальственной жизни, когда телефон разрывается и постоянно кто-точего-то требует, и настаивает, и вопрошает грозно, и гневается, и бранится,используя весь богатый русскоязычный лексикон, как литературный, так иненормативный. Тяжело Юрке, трудно, а она, предательница, в такую минутубросает его. Он действительно визировал ее рапорт, но за всей этойоперативно-служебной сумятицей успел основательно забыть.

- Юрочка, солнце мое, послушай меня, пожалуйста. Я неразыгрываю тебя. Вот мой рапорт, на нем твоя виза, и Афонина, а вот отметкасекретариата, что за мной не числится ничего секретного, а вот бумажка изполиклиники, о том, что я прошла диспансеризацию. А вот это -карточка-заместитель, я даже оружие уже сдала. Я действительно ухожу в отпуск.С понедельника.

Она помолчала, с тоской глядя на изменившееся Юркино лицо ичувствуя себя последней дрянью, и зачем-то добавила:

- С пятого апреля.

Как будто в понедельник могло быть не пятое, а какое-тодругое число.

Коротков молчал, глядя не на нее, а куда-то мимо, в стену заНастиной спиной.

- Юр, я все понимаю… Я знаю, в какой клинч ты попал, ноя не могу всю жизнь думать о ком угодно, только не о себе. Это все-таки мояжизнь, и если я сама о ней не позабочусь, о ней не позаботится никто. Мне нужныэти два с половиной месяца, чтобы заниматься диссертацией. Мне надо утвердитьтему, а для требуется собрать чертову кучу бумаг, обсудить сначала на кафедре,потом на ученом совете. Надо написать рабочую программу и разработать весьинструментарий, и его тоже утрясти с научным руководителем и обсудить накафедре. Мне надо начать собирать материал. Понимаешь? Мне в июне исполнитсясорок четыре года, у меня совсем мало времени, и я должна сделать все, чтобы всорок пять меня не выперли на пенсию погаными тряпками. Если нашему государствуи нашему родному министерству наплевать на то, как будет жить человек, которыйбольше двадцати лет ловил преступников ценой собственного разрушенногоздоровья, то мне на этого человека не наплевать, я его люблю и должна о немпозаботиться. Юр, ты меня слышишь?